— Добрый вечир, маты! Часом не знаете, хто пустит на квартиру? — Я старался говорить по- украински.
Бабуся подняла безбровое лицо, сощурив маленькие, глубоко посаженные глазки:
— Видкиля, хлопец? Чого тоби треба? — И приложила щитком ладонь к уху.
Выслушав мою просьбу, она указала хворостиной белую мазанку с яркими цветами на ставнях:
— Ось хата Луки Пономаренко. Вин, мабуть, мае хватеру.
— Дякую, бабуся! Спасибо.
А в это время в соседнем дворе того самого Пономаренко завопила женщина:
— Ратуйте! Караул!
Из ворот выскочил знакомый мне по вагону Сашка. Поддерживая рваные штанишки, он оглядывался. Вот и Вася выкатился! Они что было мочи кинулись бежать. А вслед — низенькая, проворная украинка.
— В сад забрались! Лови-и!
Бабуся, хитро сощурив глаза, вдруг бросила под ноги Саше хворостинку. Со всего маху тот растянулся, проехав по траве. Вася споткнулся — и туда же! Коршуном налетела Пономаренчиха на мальчишек:
— Хвулиганье! Голодранци! — И загорелой рукой давай шлепать Васю. Бабка держала за волосы Сашку.
Я не стерпел:
— Хватит, бабоньки! Отпустите хлопчиков.
Бабуся переметнулась на меня, размахивая руками, затараторила:
— И ты из ихней шайки! Хворобы на вас немае!
А парнишек и след простыл. Я — за мешок. В воротах, из которых только что вылетели Саша и Вася, в нерешительности остановился.
— Иди, чого же! — Пономаренчиха подтолкнула меня в спину, считая, что изловила главного налетчика на сады.
В просторной хате под божницей сидел сам хозяин и пил квас. Прикрикнул на ворчавшую жену:
— Та годи!
Она сплюнула и ушла во двор. Пономаренко долго и пристрастно выспрашивал меня: где жил, что видел, зачем приехал в Пологи, где родственники, кого знаю в Сечереченске.
А солнце уже закатилось, и хату наполнили густые сумерки. Сердитая хозяйка зажгла каганец в углу на припечке.
Хозяин неожиданно для меня заключил:
— Нема кватыри! Ходют всякие. Соби тесно.
Я чертыхнулся:
— Чего же тянул! Пойдешь теперь к другому в темноте — собаками затравит.
— А як же? Затравит! — спокойно поддакнул Лука.
У порога, закидывая мешок с пожитками за плечо, я неуверенно переспросил:
— Может, поладим?
Хозяин откликнулся:
— Почекай трохи! Ты що робыть можешь? Клуню видремонтируешь?
— На железную дорогу хотелось…
— Почекай.
Пономаренко лохматил нечесаную бороду, припоминая, кто в Пологах мог бы пустить ночевать. Я понял: хитрит! Так оно и оказалось.
— Бодай тэбе козел! Ночуй в клуне. Та не спалы!
Лука даже пообещал замолвить слово, если начальник станции не захочет принимать меня на работу.
Устроился я на старой соломе в дальнем закутке. Дождался пока хозяева угомонятся и поспешил на условленное место к ребятам. Они уже дожидались меня.
— Хитрые как дьяволы эти крестьяне! — возмущался Васильев.
— Твои хохлы! — подначивал Фисюненко.
Начальник местных чекистов — Юзеф Леопольдович Бижевич принял нас довольно холодно. Мы уже слышали, что он заносчив и честолюбив. Бижевич ощупал каждого своими холодными глазами.
— Мальчишек шлют!
Это нас обидело. Конечно, в глазах Бижевича мы были необстрелянными юнцами. Ведь он не знал нас. Правда, опыта сыскного, как говорится, ни на грош. Но у нас было одно огромное достоинство: молодость, безгранично верная революции!
— Вот вы, Васильев, — Бижевич ткнул пальцем в Васю, как в неживой предмет, — уже провалились!
Мы недоуменно переглянулись.
— Да, черт возьми! И шагу не ступили, а вас раскусили! Мои люди слышали разговор махновских приспешников. Мол, чекиста из губернии прислали. Под селянина наряжен! И фамилию вашу назвали. Давайте предписание!
Бижевич размашисто написал на справке Васильева причину откомандирования. Вася растерянно пожимал плечами. Нам было неприятно.
— Все! Возвращайтесь в Сечереченск. Платонову я уже сообщил, — распорядился Бижевич и, обращаясь к нам с Фисюненко, добавил:
— Слушайте, смотрите и запоминайте. И докладывайте мне лично!
— У нас инструкции, — напомнил я.
Бижевич внимательно смотрел на меня:
— За Пологи отвечаю я!
Горько стало, но задание нужно выполнять, даже если ты недоволен приказанием старшего!
Вернулся я в клуню заполночь. Раскинул на соломе свою посконную свитку. А сон не шел. Голова полна тревожных думок. Кто узнал Васильева? Может, и за мною следят? Выходит, махновцы не такие уж простачки, как мы попервости считали. На память пришел рассказ Нифонтова о заведующем элеватором в Ухолове, который жену свою подсунул комиссару, лишь бы вредить свободнее…
Заснул уже под утро. Я летел, чтобы сказать комиссару: «Смотри, враг тобою играет!» Лечу над Рязанью, а кто-то в черном тянет меня за ногу — все к земле, к земле…
— Вставай! — Это голос Пономаренко. Он трясет меня за ногу.
— До солнца тын подправимо. Вставай!
Я подскочил, соображая со сна, где и что. Наскоро сполоснув лицо у колодца, поплелся за хозяином. Часа два возились с заплотом, а потом Пономаренко отвел меня к своему куму налаживать молотилку.
— Посодействуйте на станции, — попросил я вечером.
— Ну, гайда! — Пономаренко подобрел, надеясь бесплатно использовать меня в своем хозяйстве.
На станции уладилось быстро: меня зачислили в артель грузчиков, даже не спрашивая документа. Работать нужно было в пакгаузах, когда прибывали вагоны под разгрузку. Остальное время девай куда хочешь! Это устраивало и меня и моего хозяина. Так и ходил я в работниках: кому забор починил, другому — крышу на хате, у третьего сено косил. Ко мне привыкли. И Фисюненко нанялся пахать пары у зажиточного хуторянина. Мы постепенно достигли доверия селян, и нам открывался махновский актив. Нащупали мы и агентов Черного Ворона. На свежем воздухе обгорели, поправились. У меня над губой замохрились усы. Руки — в мозолях. Научился косить траву и тесать бревна. И если бы в таком виде явился в Рязань, пожалуй, мало кто узнал бы Володьку Грома из Троицкой слободы!
Бижевич, пользуясь нашими данными, назначил срок ликвидации агентуры бандитов. На наш взгляд, он торопился: можно было кого-нибудь из наших ребят внедрить к Махно.
— Мне виднее! — отрезал Юзеф Леопольдович.
— А может, запросить транспортный отдел? — Никандр Фисюненко швырнул брыль на стол. С первой встречи ему не приглянулся Бижевич.
— Тебе, Фисюненко, молодому коммунисту, положено крепить дисциплину. Ясно? Вас прислали в мое распоряжение. Ясно? — Громыхая большими пехотинскими ботинками, Бижевич нервно мерил шагами маленькую комнату с занавешенными окнами. Пятилинейная лампа скупо освещала ее, язычок пламени
