Тот старательно и торопливо подтянул. И на худенькой ноге малыша, над колючей коленкой, Корнелий увидел темно–розовый овальный бугорок. Уже старый, потускневший.
«Сволочи», — опять сказал он. Только одними губами.
…Школа была на первом этаже. Просторная комната с пластиковыми кабинками для каждого ученика. В кабинках обычные ОМИПы — обучающие машины индивидуального пользования. Не очень новые и не очень старые модели. Длинный, с кадыком и плохо сбритой щетиной учитель обошел всех, включил каждому программу и позвал Корнелия в преподавательскую комнатушку.
— Выпить хочешь?
Корнелий помотал головой:
— Все–таки на работе…
Учитель не настаивал. Спросил сочувственно:
— Недавно поступил?
— Подзаработать надо… — неохотно сказал Корнелий. — Куча оттяжек по платежам, нанялся на время отпуска… Я здесь пока ни черта не понимаю, работа новая…
— Разберешься. Дело унылое, зато деньга…
«Видать, платят и правда прилично», — с усмешкой подумал Корнелий. Вспомнил Альбина.
А учитель тем временем рассказывал — многословно и с монотонной доверительностью, — что попал сюда волей случая. Преподавал биологию в Рельском колледже и, будучи в дурном расположении духа, вляпал по физиономии одному пятикласснику. Родители оказались принципиальные, подняли вой. Штрафная Машина отсчитала неудачливому наставнику полутысячный шанс («Холера с ним, пронесло, конечно»), а из колледжа пришлось убраться…
— Думаешь, жалею? Да провались они!.. Пускай обзывают уланом, зато сам себе хозяин… Слышь, ты как хочешь, а я все–таки глотну…
Чем–то он похож был на инспектора Мука. Интонациями, что ли? Может, здешняя система на всех кладет отпечаток?
Когда наставник юношества, дернув кадыком, глотнул, Корнелий спросил:
— Ну а как пацанята эти? Правда говорят, что недоразвитые?
— А откуда мне знать? Машина учит, машина проверяет… Если на оценки глядеть, то вроде все нормально, как в колледже… Тем более что учатся без каникул, сам видишь…
— А почему?
— Ну, посуди, что им еще делать–то? Взаперти живут. Знай учись… Хотя, конечно, без толку это. Академические мужи говорят, что машинная педагогика, без живого учителя, ни фига не стоит… Глотнуть еще, что ли?
— Постой… Скажи, а тебе их не бывает жалко? Ты же все–таки как раз и есть учитель. Живой вроде…
— А какой прок от моей жалости? Они все равно безнадежные.
— Как это?
— Ну, как с неизлечимой болезнью… Ты правда, будто с Луны… Хотя я такой же был сперва… Что у них впереди–то? На работу их почти не берут, значит, рано или поздно все равно уголовная статья. А девчонкам куда? Замуж кто возьмет безындексную? Одна дорога…
— И никакого выхода?
— А какой выход? Машинное законодательство просто не предусматривает бичей…
— Кого?
— Бичей! Бич — без–индексный человек. Официальный термин уланских канцелярий. Не слыхал, что ли?
— Я слыхал проще: безында…
— Один черт… Обожди, я сейчас… Вот так… По правде говоря, их, по–моему, лучше сразу было бы… безболезненно… Да ты так на меня не гляди, я не зверь какой–нибудь. Только если уж мы себе машинную стабильность выбрали, то чего уж изображать гнилой гуманизм, как в кино… Ты ведь на старинном клавесине компьютерные задачки решать не будешь…
Корнелий сел у стены в глубокое пыльное кресло. Закинул ногу на ногу. Сказал раздумчиво:
— Я эту машинную стабильность не выбирал, туда ее… и туда… Меня взяли за шиворот и поставили перед ней навытяжку, я не просился…
— Ну и что? Недоволен?
— Иди глотни… — вздохнул Корнелий.
— Ага… Послушай, ты через полчаса перемени им программу на грамматический курс… А младшим — на чтение. Красную кнопку на зеленую. А я пока… посижу тут…
…После обеда заглянул в каморку Корнелия Альбин. Ребята в спальне мальчиков играли на полу в электронное лото. И слышно было иногда негромкое: «Гуси–гуси, га–га–га…»
— Ну как? — бодро спросил Альбин.
Корнелий лежал навзничь на тахте.
— Шеф, — сказал он медленно. — А чего это вы так паршиво содержите ребятишек–то? Они в родительских грехах не виноваты.
— Почему паршиво? В соответствии с инструкциями Управления по…
— Иди ты с Управлением. В доме даже экрана нет.
— Они смотрят кино на учебных машинах. Сколько положено…
— Их отсюда хоть куда–нибудь выпускают? В парк, в город…
— Должны быть прогулки… От тебя зависит.
— Да?.. Я смотрю, тут многое зависит от любого… А что, шприц — это узаконенный метод воспитания?
— Какой еще шприц?
Корнелий, морщась, рассказал.
— Ну, это свинство, — поморщился и Альбин. — Это Эмма. Она, конечно, стерва. Давай я ее совсем прогоню, а? И никого больше брать не буду. Ты же все равно здесь безвылазно. .
— Надолго ли… — усмехнулся Корнелий. И почуял, что страха нет. Устал он бояться.
— А чего тебе. Живи… — Альбин тоже заусмехался. — Пока я тут на должности, все в ажуре… Только ты это… Ты не обижайся на это дело…
— Какое?
— Да, понимаешь… Предписание–то надо выполнять. Я, значит, поднагреб там золы, в банку запечатал и послал на адрес супруги твоей. Как положено…
Интересно, что Корнелий почти ничего не почувствовал. Он лишь с любопытством ощупал стоявшего над ним Альбина взглядом.
— Ты чего? — Альбин вроде бы смутился.
— Да так… Думаю: ты человек? Может, биоробот? Говорят, были такие. В эпоху неконтролируемых экспериментов…
Инспектор Мук не обиделся. Сказал примирительно:
— Тебя бы в мою шкуру… Бытие определяет сознание. Не слыхал про такое?
— Слыхал… Кстати о бытии. У меня–то ведь нет учебной машины с экраном. Не добудешь ли хотя бы портативный ящичек? А то я однажды вечером свихнусь.
— О чем речь! Сегодня же! Свой принесу, автомобильный!
К удивлению Корнелия, ребята не очень обрадовались экрану. Правда, первый вечер они провели у ящика неотрывно. И все же, как показалось Корнелию, смотрели передачи скорее из вежливости, чтобы не обидеть взрослого воспитателя. Настоящий интерес у них появлялся, лишь когда показывали новости или видовые фильмы. Корнелий понял: им, живущим в клетке, нравится смотреть на обыкновенную жизнь — на разных людей, на суету городских улиц…
На следующий день Антон попросил:
— Господин воспитатель… господин Корнелий, можно мы не будем смотреть кино, а лучше погуляем?
— Как хотите, — слегка уязвленно откликнулся Корнелий.
