Численник

центробежна:
помедлите… Заслышав аллилуйю.
В приемнике – Караченцова шепот,
переходящий в хриплое рыданье,
удвоенное теткино страданье
и стук в ушах, как будто конский топот.
Он пел-кричал, терзая тетке душу,
что никогда…
Так это и случилось.
Обратно, бросила. И истово молилась,
чтобы застать любимого, вернувшись.
Центростремительной влекома силой,
сильнее предыдущей центробежной,
шептала: милый, милый, милый…
Мятеж подавлен властью безмятежной.

12 октября 2009

«Высокая и желтая трава…»

Высокая и желтая трава
в солому бита сильными ветрами,
деталь в зелено-рыжей панораме,
несметные у осени права.
И воздух мелким бисером дрожит,
дрожит ручей, отблескивая сталью,
и, уступая место зазеркалью,
сплошное зеркало пруда лежит.
Я осень праздную, как празднуют весну,
в случайностях и робких недомолвках
красы соломенной, и зеркала в осколках,
и ловишься на прежнюю блесну.

13 октября 2009

«Горел закат пожарищем за лесом…»

Горел закат пожарищем за лесом,
торчало небо облачной защитой,
верхушки елей с просвистом залысин
мобильник слушали, в котором Абдрашитов.

Был путь усеян золотом и ржавью,
был воздух свеж и упоен озоном,
и перекрикивали песню жабью
две утки, не согласные с сезоном.

Дорогу мыл машиной поливальной
шофер патлатый, скатертью дорога,
в лесу звонил мотивчик музыкальный,
сочилась дружелюбием округа.

Он говорил, что автор интересен,
Лесков и Гоголь дышат вам в затылок.
На фоне неба – ряд ветвей застылых.
Сравнений ряд был чуден и опасен,

Он говорил без счета траты денег,
и даже вдвое больше, показалось,
в ответ лишь только весело смеялась,
своим письмом его должник и данник.

14 октября 2009

«Утки плавали картинно…»

Утки плавали картинно,
утки крякали противно,
я кормила хлебом их с руки.
То-то утки некрасивы,
то-то селезни спесивы,
отбирают лучшие куски.

14 октября 2009

«Начерно набросала строки…»

Начерно набросала строки,
начерно подвела брови,
начерно вывела сроки
последней своей любови.
А они побелили стенку,
к которой ее на выстрел,
намалевали сценку
на белом листе на чистом.
Черные-черные тучи,
белые-белые снеги,
запомнить бы все получше,
да не забыть в побеге.
Записать, что было, – чернила,
впрочем сгодится компьютер.
Молния след прочертила,
будущее с прошлым спутав.
Черным по белому – участь,
черновики поделим
и, немотою мучась,
набело не перебелим.

18 апреля 2010

«Следовало привыкнуть к неотвратимой мысли…»

Следовало привыкнуть к неотвратимой мысли,
не абстрактной, а что ни на есть конкретной,
и картине совершенно предметной,
от нее холодел живот и мозги кисли.
По утрам разгулявшиеся с вечера черные дыры,
собирала, как сурепку на весеннем поле,
чтобы то ли букет получился, метелка то ли,
домашнее орудие немолодой мымры.
Лошадь без седока, воображенье носило,
било копытом по печени неаккуратно,
горечь травила, тому обеспечена кратно,
что было сладко и в чем заключалась сила.
Сила с бессильем мешались, как краска с олифой,
мазок, и еще мазок, и по стене разводы,
разводы, оставшись в прошлом, отошли как воды, —
держись за то, что имеешь, и не будь фифой.
В процессе цепляния слов под ложечкой полегчало,
в вилку между и между, спасаясь, нырнул автор,
салфеткой прикрыт прибор, и ожидает завтрак.
Сегодня спаслась.
А завтра все то же сначала.

10 мая 2010

«Богу Богово. А что у Бога…»

Богу Богово. А что у Бога
в сухом остатке?
А у Него дорога,
безлюдная, длинная,
суглинная.

20 мая 2010

Звездная пыль

Поэтам – не их всё,
прозаикам – журналист,
драматургам – ни то, ни се,
всем – оторвавшийся лист.
А что повсюду зовут —
ведь не всерьез дела,
статус, он как статут:
красавицею была.
Мужняя жена,
не девочка, бабка и мать,
а помнят: бродила одна,
и хотелось ее подобрать.
На празднике жизни чужом
оттанцевав свое,
жим одолев и жом,
в поле летит, где жнивье,
где крупно – сверканье звезд,
мелко – звездная пыль,
и, драгоценный до слез,
по ночам шелестит ковыль.

6 июня 2010

«Судьбою прибиты друг к другу…»

Судьбою прибиты друг к другу,
как лодка и берег, допустим,
дитя не нашли мы в капусте,
но бегает Чарли по кругу.
Весь мир и себя в этом мире
друг другу легко подарили,
и фото, пусть три на четыре,
у сердца в житейской кадрили.
Пространство от сосен до пиний,
освоено нашей любовью,
коричневый, желтый и синий
льнут ночью в зрачки к изголовью,
и рыжий монах обольщает,
с безумным священником вкупе,
игуменья Ксенья венчает —
мы в Божьей прикаянной труппе.
Мой мальчик, серебряный мальчик,
люблю твой сентябрь золотистый,
и то, что случайно назначен,
и то, что мы оба артисты.

28 сентября 2010

План

Привыкнуть пить стаканами воду,
гонять ровно кровь уговорить сосуды,
не пугаться ни прострела и ни простуды,
обучиться отнестись к смерти как эпизоду.

29 сентября 2010

«На асфальте мокрые огни…»

На асфальте мокрые огни,
вечер понедельника хлопочет,
кто- то обмануть кого-то хочет,
кто-то шепчет жалко: обмани.
Правда – как убийца за углом,
не ходи на встречу с ней на угол,
не веди напрасным чутким ухом,
знай, что может обернуться злом.
Путаница, слабость – ну и пусть,
сила с прямизною отвращает,
помни: нам никто не обещает
дважды повторить наш крестный путь.
Дождь двоит изображенья лиц,
всех вещей природу умножая,
плачется природа как живая,
платится по ставкам без границ.

8 ноября 2010

«Я не помню, жаворонок была или сова…»

Я не помню, жаворонок была или сова,
и что отвечала на вопрос bien ca va,
потому что была одержима письмом
и позабыла, как было до, а как потом.
Я забыла, кому отворяла дверь,
а теперь попробуй пойди проверь,
когда все ушли, кто стучался в дом,
и никто не подскажет, что было до и потом.
Записала ли я выраженья лиц,
и вышли ли обличья из приличья границ,
и зачем стоит этот в глотке ком,
если память ушла, как было до и потом.
И просвечивает сквозь кисею прошедших лет
начертанный слабыми письменами след,
тот почерк, что до крови знаком,
выводит, выводит, как было до и потом,
как кто-то присваивал себе меня,
а кто-то отпускал на волю, кляня.
И горою высится мой смертный грех,
что любила,
но плохо любила всех.

27 ноября 2010

«Убывают сентябри…»

Валеше

Убывают сентябри,
остается непогода,
но в любое время