колючая шерстка —и начался счет, кто виновен, кто прав.Мой мальчик! Навечно теперь mеа сulра —латынь так подходит к навечной вине!Гудела подземная магма и пульпа.Оплачен твой счет.Мой – оплачивать мне.В любимом отца перепутав с ребенком,тянулась подмышку к тебе, под крыло,и одновременно, как в мальчике тонком,без слов различала, куда повело.Сломалось когда?..Кто же ведает меты! Пускай тот, кто знал, прочитает с листа:кто знал и любил – будет версия эта,а кто не любил – будет версия та.Разлад.Где бывали гармонии полнойчасы и недели, с рукою в руке,глазами в глаза, если отблески молний —так только в объятьях, в любовном пике, —там кончики нервов, согласье обрушив,как головешки, обожжены,там трупы живые, как мертвые души,несчастного мужа и бледной жены.Любимый, прекрасный, издерганный веком,судьбою и мной как довеском к судьбе,ты был в моих окнах единственным светоми сам погасил его назло себе.Проклятое время.Несчастное время.Счастливое время.Отпущенный срок.История, ногу засунувши в стремя,скакала по нам, как безумный ездок.На даче осенней, пустой и унылой,влюбленный куда приезжал паладинруки попросить у родителей милой,он сделал, что сделал, оставшись один.И смертная казнь обвалилась лавиной,накрывши обоих, в обломках любви,и что было домом, сошло домовиной:этиловый спирт – в отворенной крови.Кто знал и любил – будет версия эта,а кто не любил – будет версия та.От ветра в стекло билась старая ветка,и кровью забрызганы пол и плита.Пришли и сказали. Не плакала даже.А стала как камень. И долго была.Жить или не жить было равно неважно,как дважды, как трижды, как тысячу два.Расстаться с живым, а увидеться с мертвым —такого нельзя пожелать и врагу.Стояла, как перст, перед ямой разверстойи знала, что быть все равно не смогу.Он спас ее.Этот красавец курносый,пижон легковесный, приблудный щенок,когда приблудился и тотчас без спросувеселым клубочком свернулся у ног.Все было не то, ни к чему, непонятно,глупее не выдумать, Боже ты мой!..Но вышло, что не было ходу обратно —она привела его прямо домой.Он шлялся по свету, бездомный бродяга,ни в чем не уверенный, муж и дитя,таясь и страдая от всякого шага,на взгляд посторонний – легко и шутя.И так же шутя, привязался беспечно,от радости тихой негромко скулил,она привязалась ответно, конечно,хоть мало что этот союз им сулил.Как пара гнедая, сошедшая с круга,на чистом инстинкте, в кусках, на мели,судьбу проиграв и спасая друг друга,себя обретали.И вдруг обрели.О, как это странно, нелепо все было,исполнено мелких житейских затей!Так крепко обоих друг к другу прибило,что взяли и сходу родили детей.И дети как дети. Смышленые вроде,у кошек хвосты не научены драть,и без понукания на огородередиску ходили и сеять, и рвать.Смотрели большими глазищами в оба,глаза у обоих ребят в пол-лица,упрямо следили, разведчики, чтобыпрощала их мать прегрешенья отца.Подобного раньше она не знавалаи, глядя на спящих родные черты,родные черты чудака узнавала,и в горле першило от их простоты.Замучив ее пересохшую глотку,селедка просила настойчиво пить,и надо же есть было эту селедку,не то чтобы есть – не хотелось и жить! Жить молча, скучая, непонятой, лишней,безжалостно помня тот, отнятый, дар — и честное слово, когда б не мальчишки,какой бы здесь дьявольский вспыхнул пожар! Сгорели бы двери, и балки, и бревна,и, может быть, ветвь любопытная та,что в ночь роковую стучала упорно,и знающий пол, и свидетель-плита,и та заодно, что – случайный хранительслучайных историй и знаковых встреч, —пыталась наладить отцову обитель,и выполнить долг, и живое сберечь.Прости, если можешь, Господь, эту муку,избави от зла, исцели и спаси!Какую же с нами свирепую штуку,играючи, страсти творят на Руси!Страстями живут и народ, и держава,и жадно отверсты тюрьма и сума,как часто оружье терпения ржаво,как часто пустует палата ума.Историк-отец, над историей векадесятками лет размышляя один,дошел ли до тайн одного человекаи глуби глубин как причины причин?Послышался скрип деревянных ступеней,и в спальню ввалился взлохмаченный муж,с ним вместе ввалилось веселое пенье,а в глотке просела прогорклая сушь.Я больше тебя… – начинала осипшим,охрипшим, осевшим, чужим голоском.Пресекся.Слова никакие не вышли.Лишь в сдавленном горле задавленный ком.И как ни старалась быть стойкой и гордой,сдержать не сумела нахлынувших слез.Не хочешь смочить пересохшее горло? — услышала мужа. – Я соку принес.Отечество – таинство переживанья,не точка на карте, а точка в мозгу.Ключом телеграфным любовь и преданьявыстукивают: без тебя не смогу.Конечно же, сможешь.Всего в человекенамешано: слабости, воли и сил.Но если бы вырубить память навеки —остался бы нищ, и бездомен, и сир.А впрочем, я знаю того, кто на делепрожить без возлюбленной так и не смог:отец через две с половиной неделиступил вслед за мамой на смертный порог.Не вынесло приговоренное сердце,аорты разрыв от тоски – на куски.Отцовское даром мотаю наследство,с рождения и до гробовой доски.Я помню, и дай мне, о Господи, помнитьдо ночи последней последнего дня,как дом и людей я любила огромно,как дом мой и люди любили меня.Разъехались. Кто поместился в машину,кто поездом, и захватили детей.Остались вдвоем, чтобы эту махинупомыть и почистить до новых смертей.Потом он ее перестроит на славу,возьмется как мастер и сделает сам,и на новоселье большую оравуони позовут, чтоб у всех по усамтекло молодое вино из Тбилиси,подарок нагрянувших старых друзей.Мы все друг от друга любовью зависим! — воскликнет хозяйка с величьем князей.И глазом зеленым, счастливым, блестящим,уставится в мужнин смеющийся глаз,меж прошлым и будущим и настоящимпропав.Это будет потом.А сейчас —из комнаты в комнату тени прохладой,и сад зеленеет, и пиршество птиц,катится судьбы колесо за оградой — и просишь:помедленней бряцанье спиц.17—27 июня 1999, февраль 2001
P. S. Деревянный дом сгорел в ноябре 2007 года.
Унесенные веком
из старых тетрадей
«Ушел. Забрала. Не другая, а смерть…»
