веселые анекдоты, шутливые охотничьи истории, вкусная, ароматная шурпа, которую умел готовить лесничий.
Георгий Акопян пил с опаской: помнил, чем кончился ужин месяц тому назад, августовским вечером в домике над Беседью. Да и принуждения — пить до дна — не было, а директор совхоза Данила Баханьков после нескольких «антабок» хмыкнул: пить, как и красть, надо осторожно. Настроение у Акопяна было отличное. Привезет жене красавца селезня — пусть знает, что он еще все может, сегодня у них все получится, он будет обнимать жену горячо и жадно, как в молодости, когда будил ее раза три-четыре за ночь…
Вернулся домой Акопян после полуночи. Алена ждала. Обрадовалась, когда увидела охотничий трофей. И действительно, они жарко целовались, и все у них получилось. Счастливая Алена улыбалась: «Ну во, видишь, побыл на природе. Отдохнул. И сила появилась. Бери отпуск. Немедленно…» Акопян не возражал, про недостроенный завод не сказал ни слова, поцеловал жену еще раз и вскоре заснул. И спал как пшеницу продавши.
Однако под утро схватило живот — проснулся от резкой боли. Сходил в туалет раз, другой, третий… Позвонил главному инженеру, сказал, что плохо себя чувствует, давление поднялось, не приедет на работу. «Может, какие лекарства нужны? Может, доктора прислать?» — сочувственно спрашивал коллега. «Да нет, спасибо. Мы тут разберемся…» Впервые Акопян не спросил, чем будет заниматься главный инженер, не дал руководящих указаний ни ему, ни другим специалистам. Что хотят, то пускай и делают. Раз высшему начальству этот завод до лампочки, так почему он распинался без выходных, без отдыха?
Сочувствие, забота главного инженера его по-человечески тронули. А они же столько раз спорили, чуть не брались загрудки. Однажды главный инженер даже положил на стол Акопяну заявление об увольнении по собственному желанию. Не один день потребовался директору завода, чтобы его соратник забрал заявление назад.
Целый день пролежал Акопян в постели. Под вечер поднялась температура. Его бросало в озноб. Алена не на шутку встревожилась, приложила губы ко лбу:
— Ой, ты же весь горишь! Что-то нужно делать…
Нашла таблетки, он послушно проглотил их. У него было полное безразличие к жизни. Не хотелось думать о заводе. В глазах будто застыла птица, которая вдруг поджала крылья и ринулась вниз — в последний полет.
Температура не спадала. Когда столбик ртути поднялся до тридцати девяти, Алена еще больше встревожилась, испугалась:
— Нужно вызывать «скорую». Ты весь горишь…
— Вызывай… — разнял запекшиеся губы Георгий.
VII
Уже второй месяц Андрей Сахута был безработным. Он вдруг заимел столько свободного времени! Своей дачи не нажил и машины собственной не приобрел. Самый что ни на есть пролетарий. Даже хуже, поскольку бедный пролетарий обычно имел постоянную работу. Пусть заработок маленький, но получал его ежемесячно: сперва — аванс, а потом — окончательный расчет, бывало, и прогрессивку получал, а потом и тринадцатую зарплату. На хлеб, на кефир, на «чернила», а то и на поллитру «белой» хватало. А у него, Сахуты, ничего. Вольный казак!
Ада по первому времени успокаивала: не переживай, отдохни, ей даже нравилось, что муж наконец дома и утром и вечером, может сходить в магазин, погулять с внуком. Но что бы он ни делал, чем бы ни занимался, в голове, словно ржавый гвоздь, сидела мысль: что дальше? Как жить? Чем заниматься? Где найти работу?
Первые дни ему было стыдно выйти на улицу, никого не хотелось видеть. Когда шел в магазин, казалось, что изо всех окон с затаенной радостью смотрят соседи: ага, коммуняка, теперь узнаешь, как люди живут, вместо коньяку попьешь кефирчик. Раньше ты видел жизнь из окна машины, из обкомовского кабинета да из президиума гордо посматривал в зал.
Однажды Сахута, впервые за долгие годы жизни в этом доме, пошел в свою районную поликлинику к участковому терапевту: донимает давление, бессонница мучит. Пошел пешком, поскольку на троллейбусе ехать, так надо пробивать талончик, а талончик надо купить, а он, Сахута, денег не зарабатывает, он — безработный. И на каждом шагу жизнь показывала ему фигу, будто издевалась: а, ты не давился в городском транспорте, теперь попробуешь, потискают тебя, голубчика.
Новое семиэтажное здание поликлиники Сахута хорошо знал: часто проезжал мимо на машине, но никогда в него не заходил. Теперь подошел, приостановился перед ступеньками высокого крыльца: мелькнула мысль, что строительством этой поликлиники, как и всей жизнью, руководили коммунисты. И он, Сахута, когда был первым секретарем райкома и после в обкоме — всегда думал о людях. Так почему же теперь разные горлопаны понавешали собак на партию? А значит, и на него, Андрея Сахуту, честного, добросовестного, преданного труженика. Почему сломали его судьбу, его карьеру?
Но шевельнулась в глубине души и другая мысль: вот нет райкома, обкома и ЦК, а жизнь не остановилась, и поликлиника работает, и трамваи, троллейбусы ходят, в магазинах есть хлеб и молоко, и даже очереди уменьшились, но не потому, что больше стало продуктов и товаров, нет, просто у людей меньше стало денег.
В довольно просторном, темноватом вестибюле — Сахута сразу отметил, что низковатый потолок строения угнетает человека, — он отыскал окошко регистратуры, спросил, есть ли талончики к участковому терапевту.
— К участковому можно без талончика, — буркнула усталая худощавая женщина. — Заказывайте карточку, и все…
Карточку… Ее ж надо иметь. Да, у него была карточка в лечкомиссии. И участковый доктор, дебелая пышногрудая улыбчивая Зинаида. О, как часто она звонила, заботилась о здоровье выского партийного функционера. «Андрей Матвеевич, вы о нас совсем забыли. Надо пройти осмотр. Анализы сдать. Флюорографию», — добродушным голосом ворковала в трубку персональная докторша. Сахута давным- давно забыл про очередь в поликлинике. Для него поездка в лечкомиссию напоминала свидание с молодой, угодливой симпатичной женщиной.
Он еще раз осмотрелся и увидел окошки — амбразуры, и у каждого стояли люди. За стеклом виднелись стеллажи, заставленные толстыми гроссбухами, в которых размещались медицинские карточки жителей района. Над одним из окошек он прочитал название своей улицы, приткнулся к очереди. Люди называли адрес, говорили, к какому врачу имеют талончик и быстро отходили.
Андрей приблизился к окошку, растерялся, не зная с чего начать.
— Что вам, молодой человек? — глянула на него женщина в очках. — Говорите быстрей.
— Мне нужно завести карточку. Иду к участковому терапевту.
Он подал в окошко паспорт. Женщина полистала документ, удивленно проговорила:
— Давно тут живете. А карточку до сих пор не завели.
— Некогда было болеть.
— А некоторым так нравится болеть. Лишь бы больничный урвать. Раньше так было. Теперь, наверно, такой халявы не будет. Рынок заставит вкалывать. А то при коммунистах люди делали вид, что работают, а государство… Ну, они, коммуняки, делали вид, что платят за работу. А что теперь? Где они, те коммуняки? Попрятались, как мыши под веником. Ваше место работы?
— Белорусское телевидение… Старший инженер, — соврал он.
Соврать решил еще по дороге в поликлинику, поскольку признаться, что безработный, язык не повернулся бы. А телевидение он знает, бывал там, друг работает. Знает, с каким уважением некоторые люди относятся к голубому экрану: он друг семьи, главный советчик и собесянник. Андрей чувствовал, что уши его вспыхнули краснотой, как у нашкодившего первоклассника, но женщина этого не заметила, она торопливо выписывала карточку, поскольку очередь к окошку мгновенно подросла.
— Идите на третий этаж. Карточку передадим, — женщина назвала номер кабинета, в котором
