распишемся — тогда все будет. Тяжело было терпеть молодому здоровому парню.
В ночь после свадьбы у них все состоялось. И хоть Костя был парень неопытный, показалось, что его невеста уже «нечестная». Тогда он ничего никому не сказал, а как-то после спора, когда прожили уже три года, попрекнул Ксеню. Та расплакалась, обозвала его дураком, который ничего в жизни не понимает. Конечно же, про объятия с Вольгиным Петькой в копне сена у Беседи она не призналась. Видимо, и Петька не выдал их тайну, поскольку никто в деревне не мог сказать о Ксене плохого слова. Но Костя имел подозрение на Петьку, поскольку знал, что когда-то он ухаживал за Ксеней, но сейчас у него своя семья, растут дочка и сын.
Шли годы. Детей у Кости и Ксени так и не было. Хадора водила дочку к шептухам, ездила Ксеня в районную больницу, в областную, пила разные таблетки, всякие травы. Заставила провериться и Костю: у него все было в порядке. Молчала звонкая новая хата, не слышала она детского смеха и плача.
Как лучшего механизатора председатель колхоза захотел назначить Костю руководителем тракторной бригады. Но для такой должности желательно было иметь в кармане партийный билет. Иван Сыродоев, который тогда заведовал фермой, написал Косте рекомендацию, еще две дали инженер и ветеринарный врач. И Костю единогласно приняли в партию. Об отце никто не вспомнил, да и давно то было…
Теперь, вспоминая то партийное собрание, Костя аж трясся от злости и ненависти к Сыродоеву: коммунист, фронтовик, оказался этакой подлюкой… Вспомнился он в форме финагента. Как приходил к ним, раскрывал кожаную сумку-планшетку, телепавшуюся возле бока, и начинал: «Ты что себе думаешь, Прося? Когда будешь платить налоги?»
А тогда, когда назначили бригадиром, Костя ощущал себя на коне. Сельчане, мужчины старше его и особенно женщины, издалека здоровались с ним. Костя всегда был аккуратно одет, даже комбинезон на нем был чище, чем у других, даже молодых парней. Завелась и копеечка в кармане. И Ксеня стала больше зарабатывать. Купили телевизор, мебельный гарнитур, а потом мотоцикл с коляской. Это была давняя Костина мечта: иметь мотоцикл — жену на сиденье сзади, сына или дочку в коляску и айда в лес — по грибы или ягоды. И они ездили, но в коляске сидела теща…
Ксеня давно мечтала приобрести шикарный ковер и повесить в спальне во всю стену, чтобы и красиво было, и спать тепло. Ковер купили, но хата оставалась холодной и молчаливой.
В деревне бездетная семья чувствует себя очень неуютно, особенно — женщина: она не имеет права быть ни кумой, ни повитухой, ни крестной матерью. Разные шептухи-знахарки советовали Аксене посадить своими руками в доме фикус, носить на шее лепестки розы в маленьком мешочке, есть орехи, либо сливы- сростки, довелось просить беременную женщину, чтобы та через забор передала кусочек хлеба изо рта в рот… Все Аксеня делала, но детей не было. С годами Костя все больше убеждался, что нет у них детей из-за жениного греха, но однажды он услышал другое…
Как-то он набрал в магазине полную авоську — хлеб, селедку, конфеты для жены — и поллитровку взял. Когда покупал, у прилавка толпились женщины, завистливо поглядывали на него. Костя вышел за двери, замешкался на крыльце и услышал голос Шкурдюковой Палажки:
— Всего у них хватаеть. И хлеба, и водки. А детей Бог не дасть. Прокляли люди Степана, Костиного батьку. Потому и род на нем закончится.
У Кости аж в глазах потемнело, хотелось вернуться, взять Палажку за воротник: «Врешь! Отец мой невиновен…»
Однажды после жатвы Костя получил целую кипу денег. Решили мужчины замочить дожинки, поскольку работали, обливались потом по двенадцать часов. Урожай выдался неплохой, так что и денег механизаторы заработали хорошенько. Ну и разговелись… Пришел Костя домой поздно и в добром подпитии. Аксеня принялась ущучивать. Он со злостью выдохнул:
— А для кого деньги собирать? Кому передам? Ковры покупать, чтобы моль съела? На тот свет ничего не возьмешь. На крышке гроба багажника нет, — он привалился к столу, заикаясь, тяжелым языком гундосил: — Кабы ж был сын или дочурка… Я ж бы на руках носил и ребенка, и тебя. Жил бы как человек. Ето все через твой грех. Не дождалась… Между ног сильно свербило…
Аксеня сквозь слезы крикнула:
— Это тебя прокляли за отца. Он стрелял и старых, и малых… Вот и прокляли люди. А ты на меня плетешь. Нажлуктился водки. Набрался, как жаба грязи.
Костя не стерпел и с кулаками бросился на жену. Она защищалась и до крови исцарапала ему руки. Это еще больше разозлило Костю и он сильно побил Ксеню. Назавтра ее лицо было в синяках.
— Иди доить коров. Они, как и я, ни в чем не виноваты, — простонала Ксеня.
И Костя, как побитый пес, потащился на ферму… Доярки, конечно же, приметили красные шрамы на Костиных руках:
Что ж то за кошка у тебя такая? Наверно, сиамская? Говорят, она дюже свирепая… — язвительно усмехались женщины.
Костя огрызался, как затравленный волк. Голова была тяжелая, исцарапанные руки саднили, не слушались его. Доить коров он умел, когда-то мама сильно простудилась, заболела воспалением легких, отвезли ее в больницу, так он с Нинкой хозяйничал. Тогда и корову доить научился. Случалось, и Ксене подсоблял на ферме.
На дворе стоял сентябрь, молока буренки давали небогато. Доярки, подоив своих коров, помогли и Косте. Вышел он с фермы, когда только начало светать. Во рту все пересохло, язык будто распух. Домой идти не хотелось, и на машинный двор с исцарапанными руками, в замызганной фуфайке стыдно показаться. Ноги сами понесли его к Беседи. Там он помыл руки, сполоснул лицо. Вода была холодная, пахла водорослями и… коровяком, поскольку с фермы, «привязанной» районными начальниками на взгорье, частенько, когда переполнялись отстойники, вонючая жижа текла в Шамовский ручей, а дальше в Беседь.
Понемногу светало, крепчал ветер. Холодный, влажный, тугой, он пронизывал до костей, поскольку старая фуфайка грела слабо. Да и ноги в резиновых сапогах начинали мерзнуть. Куда деваться? Обвел взглядом кряжистые ольховые кусты на берегу реки, глянул на темную стену леса. И его потянуло туда: там будет теплее, безветреннее, пока дойдет до Лесковичей, откроется магазин, можно похмелиться, душу привязать. На работу решил не идти — стыдно показаться в таком виде.
Широкие исцарапанные Костины ладони уцепились за холодный, настывший трос, тяжелый, набухший паром неохотно сдвинулся с места, помалу начал отдаляться от берега.
До леса дошел быстро. Ветер, кажется, выдул хмель из головы, Костя вздохнул свободней. По дороге попадались на глаза боровики. В кармане нашелся целлофановый пакет, складной ножик, и Костя взялся собирать грибы. Срезал самые молодые, ядреные, на толстеньких ножках. И так увлекся, что забыл про все свои беды и несчастья, и тяжкие думы постепенно пропали из головы. За все лето он ни разу не сходил по грибы — некогда было, а тут столько боровиков! И самое удивительное — их было много вдоль дороги, с обеих сторон. Детвора пошла в школу, взрослым не до этого, вот и высыпали грибы, хоть косой коси.
Пока дошел до деревни, набрал почти полный пакет, спрятал его под елочкой, пошуровал к магазину. Издалека увидел открытую дверь, обрадовался, аж на душе посветлело: сейчас «отоварится», возьмет бутылку, чего-нибудь на зуб, устроится в лесу… Но ни вина, ни водки в магазине не было — вчера все подчистили. Высмотрел круглые флакончики тройного одеколона, взял два и пачку печенья. Нашел в лесу свой пакет с грибами, тут же, под елочкой, первый раз в жизни глотнул из флакона. Тонкая обжигающая струйка разливалась внутри и будто сжигала все на своем пути. Посидел немного на пне, но было холодно, и Костя помалу, нога за ногу, потащился домой.
Снова тяжелые думы овладели им. И казалось, что всю-то жизнь не имел он радости — одни муки, холодина, голодуха, тяжелая работа без выходных. Светлые воспоминания остались от службы в армии и от первого года семейной жизни. Это был счастливый год, действительно медовый, полный нежности и ласки. Год кончался, примет беременности не было, молодые, их матери начали тревожиться. Костины подозрения, что Ксеня грешила до него, крепли. Но услышанное от Палажки Шкурдюковой принудило думать и о людском проклятии. Эти мысли не прибавили счастья в Костиной жизни, наоборот сделали его молчаливым и сумрачным.
…Ветер наконец растрепал пепельно-серые тучи, заблестело яркое осеннее солнце, но Костино настроение не улучшилось. Хмурый, замкнутый, сердитый на жену, на себя и даже на весь мир, переступил он порог своей хаты.
