года.
На душе у него было тревожно и тоскливо: сколько он будет тут чахнуть, сидеть, как волк в лесу? Без жены, вдали от внуков и детей. В радиационной зоне, откуда все умные люди сбежали, а он приехал из столицы, с высокой должности. Ну, если столицу, шикарную квартиру он покинул сам, то с должности его турнула жизнь. Порой Андрей рассуждал: а если бы не случился августовский путч или если бы путчисты победили, что было бы? Подписали бы новый союзный договор. Дали больше свободы и самостоятельности союзным республикам. И он, Сахута, секретарь обкома партии по идеологии, остался бы на своем посту, руководил бы и дальше, конечно же, с учетом новых жизненных реалий. Может, потому и развалился Союз нерушимый, что руководители его, причем самые высокие, не учитывали жизненных реалий.
Думы, думы… Времени у Андрея на раздумье хватало. Короткие осенние дни догорали, аккурат свечи на ветру. Долгими осенними вечерами он ворочался на жесткой постели, а сон не брал. Через тонкую перегородку слышал молодое сочное похрапывание соседа Виктора. Когда вечером распивали поллитровку, Андрей засыпал скорее, зато рано просыпался. И снова мысли распирали голову.
Иной раз, в хорошую погоду, вскидывал на плечи ружье и выходил из дому еще затемно. Шагал по лесной дороге к Беседи, на взлесье поворачивал вправо на Бабью гору и там встречал рассвет. С высокой горы глядел на родную деревню, серые избы, высокие деревья. Считал редкие столбики дыма над хатами, глаза сами отыскивали такой же столбик, словно тропинку в небо, над их хатой. Значит, Марина уже не спит, готовит завтрак, Бравусов топает по двору, занимается хозяйством. В конце концов, не все так плохо, не все безнадежно. Вот Марина хоть на склоне жизни нашла свое счастье. Дружно, душа в душу живут учитель Мамута и Юзя.
Мысль о них грела Сахуту: Юзя тоже бросила Минск и приехала в зону ради своей любви. А он? Наоборот — сбежал от семьи. Невольно вспомнилась Полина. Хоть бы позвали в район на какое-нибудь совещание, или самому найти повод для поездки. Но в лесхоз показываться неудобно, подумает директор: не может Сахута дождаться повышения, привык давать указания.
Сахута спустился к реке. Подбережье замерзло, по воде плыла шуга — ледяная каша, река дымилась паром. На свороте, где течение било в берег, подмывало его, льда не было, лишь прибивало сюда шугу. Андрей разгреб ледяную кашу, помылся. Холодная, аж кололо в пальцах, вода была мягкой, пахла водорослями, рыбьей чешуей и еще чем-то таинственным и с детства родным.
Настроение малость улучшилось, на душе посветлело, захотелось дальше тянуть жизненный воз и надеяться на лучшее. Назад шел веселее, осматривался по сторонам, свежих пней, следов браконьерских порубок не замечал, да и некому было красть лес на дрова или строительство. Привезти отсюда дров, значит, превратить собственную печь в домашний реактор.
В лесу уже совсем рассвело, когда Сахуту догнал Костя Воронин, обрадовался, соскочил с велосипеда.
— Доброго вам утречка, Андрей Матвеевич! — Костя с настороженностью протянул широкую прохладную ладонь, а вдруг Сахута не подаст ему, браконьеру, руки. Но тот крепко пожал протянутую ладонь — сработала привычка комсомольского и партийного функционера. — Вы так рано уже на посту? Или на охоту ходили? Так же без трофеев…
— Какая там охота? Захотелось пройтись. Ради утренней зарядки.
Костя молча вел велосипед, громко шлепал огромными резиновыми сапогами. На правом сапоге, ближнем от себя, Сахута заметил заклеенную дырку, аккурат выше щиколоток, где обычно быстрее изнашиваются сапоги. Дорога была песчаная, к тому же начинался подъем, вдалеке уже просвечивало поле, а там и лесничество. Костя понял, что тут самое время начинать разговор, поскольку никто не подслушает, никто их не увидит. Но не знал, с чего начать, язык будто присох к небу, трудно произнести хоть одно слово. А надо же посоветоваться, ради чего и выбрался еще затемно в путь. И когда увидел Сахуту на лесной дороге, аж возрадовался: может, и повезет ему, может, этот человек подскажет ему выход из жизненного тупика.
Наконец Костя сумбурно, путано начал рассказывать про охоту на лося, как их накрыла инспекция. Как потом проходил суд, как Иван Сыродоев и Семен Чукила уговорили его взять вину на себя, чтобы им не знать «позора», поскольку у Сыродоева зять — директор школы, а Семенова дочка — завуч этой же школы, авторитетные в Белой Горе люди.
— Я послушался. Выгородил своих подельников. Хоть меня подзадорил идти на охоту Сыродоев. Лосятины ему захотелось на юбилей. Суд влепил мне штрап. Чуть не полторы тысячи рубликов. И Сыродоев, и Семен клялись, божились… Подсобим, выплатим…
Андрей замедлил шаг, поскольку лес уже кончался, а эта беседа не для чужих ушей.
— А теперича они в кусты! — горячился Костя. — Тебе дали штрап, ты и плати. От, наглецы. Ни стыда, ни совести. А когда-то Иван Сыродоев меня в партию рекомендовал. Поучал, чтобы завсегда честный был и справедливый. А сам? Подлюка. Простите, что я так говорю. У меня в середке все кипит. Где ж я возьму столько денег? Корову продать? Так не отдаст же Ксеня. Ну, за велосипед, может, кто полсотни даст. За ружье сотню. А надо ж 1470 рублей. Бьюсь, как рыба об лед. К Сыродоеву Ивану раза три заходил, просил: ты же обещал, клялся, давай деньги. А он свое: Нет у меня денег. Ты лося убил, ты и плати. Как-то выпивши был, взял его за грудки. Валя, жена, подлетела. Вытолкали меня из хаты. На днях я возвращался домой. Темнелось уже. Ну, трохи под мухой. Они подстерегли меня. Ну, Сыродоев и Бравусов. Повалили, заломили руки за спину. Сыродоев распетушился. Кричит: «Будешь ко мне цепляться, со свету сживу». И матерился грязно. Я бы постыдился такое говорить… — Костя внезапно смолк, будто споткнулся на некой фразе.
Андрей остановился под высоченной, развесистой сосной, которая росла у обочины дороги. Пространства и солнца ей хватало, потому и раскинулась широко и вольно, будто стремилась обнять небо. Вокруг было тихо, где-то тенькала синица, прошмыгнула черной тенью желна. С макушки сосны послышалось дробное постукивание — пестрый дятлик, младший брат желны, добывал себе завтрак. Лес жил своей извечной жизнью. Людские заботы и хлопоты его не занимали.
— Ну, накостыляли мне по бокам. Били хитро, чтобы и знака не было. Бравусов, старый мент, опыт имеет… Пошел я к прокурору. Рассказал ему все чистенько, как было. А он говорит: свидетели у вас есть? Говорю ему: какие свидетели? Темно было. Да кто ж при свидетелях будет бить? А медицинский акт о побоях есть? — спрашивает прокурор. И акта у меня нет. Тогда прокурор и говорит: по пьяни ты можешь ногу сломать. Кого будешь винить? Ничего тут не докажешь. Присудили штраф — значит, надо платить. А чем? Корову Ксеня не отдаст. Денег никто не одалживает. Что мне делать? Вы — человек образованный, бывалый. Посоветуйте, Матвеевич, куда кинуться?
Что посоветовать Косте, Сахута и сам не знал. Защищать браконьера и выпивоху у него желания не было. Да и как его защищать? Застрелил лося без разрешения — факт есть факт. Костины глаза васильковой чистоты смотрели из-под красных век, они молили, просили помощи. На красно-синем лице матерого выпивохи одни глаза и оставались красивыми и чистыми. От синего неба и голубой Беседи они взяли извечную чистоту.
— А Данила Баханьков не поможет? Он же директор совхоза. Некогда, помню, хвалил тебя, — начал Сахута.
— Было, — тяжко вздохнул Костя. — В свое время мы с ним бочку водки выпили. Когда я был бригадиром. Лучшим в районе. Потом поссорились. Снял меня с должности. Я не раз подводил его. Сам я, конечно, виноват. Однако ж на тот свет живым в землю не полезешь…
— Ну, что ты уже так? Молодой, здоровый… Слушай внимательно. Напиши в областную газету. Минск далеко. А тут ближе. И не пудри мозги. Пиши, как было. И не растягивай. Кратко. Проси, чтобы пересмотрели дело. Дали отсрочку на выплату штрафа. И про своих подельников, которые на тебя все свалили. Только обо мне — ни слова. Я тут только появился. Не хочу, чтоб языками обмывали. Главное, проси, чтобы пересмотрели дело. Хорошо, что был у прокурора. Должны помочь.
— Не знаю, получится ли у меня? Попробую…
Костя вскочил на велосипед, пригнул голову. С трудом крутил настывшие педали.
Весь день Андрей Сахута думал про события в Беловежской пуще и про Костю, про встречу с ним. Эти два события как-то странно, невероятно переплетались. Там, в пуще, решили судьбу великой державы, насчитывавшей двести миллионов жителей. А в прибеседской деревне решалась судьба Кости Воронина, сына полицейского, росшего без отца. Росли они сиротами оба — Степан Воронин и его сын Костя. Полицай
