мелькнула мысль. В трубке послышался незнакомый женский голос, озабоченный, усталый. Звонила Полина. Услышав ответ, голос ее сразу потеплел. Андрей пояснил ситуацию, сказал, что хочет посоветоваться насчет квартиры.
— Так, может, зайдете сегодня. Тут же близко. И поговорили бы.
— А сейчас можно? Только я ненадолго. Под конец дня надо быть у Раковича.
— Я все понимаю. Ждем сейчас.
Она рассказала, как лучше отыскать их дом. Андрей сказал директору, что ему надо подъехать к односельчанину насчет квартиры…
— До пяти часов — вольный казак. Машина нужна?
— Нет, здесь недалеко. Хочу пройтись.
Через полчаса с бутылкой шампанского и конфетами он ступил на крыльцо большого деревянного дома, над коньком которого, словно колеса детского велосипеда, поблескивала телевизионная антенна.
Сбоку от зеленой входной двери белела кнопка звонка, напомнившая Андрею о городских удобствах: лифте, ванной, теплом клозете. Нажал кнопку, услышал, что где-то в комнате забренчал звонок. Послышались тяжелые шаги, дверь отворилась — перед ним стояла приземистая, дородная женщина в теплой темно-серой кофте, из-под которой виднелась белая блузка. Из-под очков на него приветливо смотрели темно-карие глаза.
— Заходите, пожалуйста, раздевайтесь…
Потом они сидели за столом, пили шампанское, говорили про беловежские соглашения, про школьные дела. Про новую должность.
— После Нового года мне могут выделить квартиру. Ну, хотя бы однокомнатную. А пока где-то надо найти приют, — сказал Андрей.
— Если хотите, оставайтесь у нас. Сын сейчас в Могилеве. Его хотят перевести в трест на постоянную работу. Невестка — учительница. У нее вторая смена. Внук тоже в школе. Я бываю поздно на работе. Сегодня пришла раньше. Как чуяло мое сердце…
— Давайте выпьем за то, чтобы сердце ваше не обманывало, — Андрей поднял бокал.
Выпили не чокаясь, поскольку в этом доме год тому назад был покойник. И за его светлую память выпили… Помалу широковатое лицо Полины зарозовело, она расстегнула пуговицы кофты. В большом доме царила тишина, на стене ритмично, размеренно качался желтый маятник под стеклом больших часов. Андрей глянул на часы, потом на свои, будто сверял время.
— Когда вам нужно в райисполком? — спросила Полина.
— До пяти часов я свободен. А потом поедем.
— О, еще полно времени! — воскликнула хозяйка дома. — Я измеряю время школьными уроками. Час целый — это очень много. Наливайте. Выпьем еще раз за ваши успехи.
— За нас, — коротко выдохнул Андрей.
Полина поняла тост по-своему и сделала шаг навстречу первой, как и тридцать лет назад… Только теперь дело поцелуем не закончилось, наоборот — с него все началось. Андрей и Полина долго постились и, как в омут головой, бросились в любовь.
Потом, уже одетые, они стояли в полутемном коридоре и не могли попрощаться. Андрей Сахута был буквально оглушен произошедшим. Он думал раньше о Полине, ждал встречи, ему хотелось близости с ней, но сегодня на это не надеялся. Видимо, то же самое чувствовала и Полина, поскольку тихо сказала:
— Правду говорят, все лучшее — неожиданное. Хоть я думала о тебе давно. Ну, как увиделись на том совещании. Я искала встречи. Поэтому и за дровами приехала. И вот… Значит, судьбой назначено…
— Теперь мне надо искать другую квартиру. Потому как шила в мешке не утаишь. Невестка догадается. Соседи начнут сплетничать.
— Ну и что? Поговорят и перестанут. На чужой роток не набросишь платок. Развода я от тебя не требую. Поживем хоть до Нового года. И то мне этого хватит надолго. Я не слишком была счастлива. Муж очень ревновал. Укорял часто, что на первом плане у меня работа, школа. А потом уже семья. После Чернобыля стал сильно пить. Водка его и доконала. Тут уже было не до любви. Сколько уже времени?
— Начало пятого. Тут близко. Но нужно немного раньше. Чтобы не впритык придти. Не в облизочку, как в моей деревне говорят.
Андрей хотел до отъезда позвонить жене: она работает до пяти. В конце концов, можно будет позвонить домой из райисполкома, успокоил себя, но внутренний голос укорял его, не давал покоя: ты — грешник, Сахута, и попадешь в ад, и будут черти возить на тебе смолу.
— Не хочу тебя отпускать, — Полина прислонилась к Андрею, он обнял ее за плечи. — Помнишь Дарью Азарову? Она была секретарем райкома по идеологии.
— Помню с детства. Она приезжала в Хатыничи на собрание.
— Так вот, в последнее время мы видимся довольно часто. После райкома она была директором школы, в которой я сейчас работаю. Живет одна. Ей грустно. Тоскливо. А мне интересно с ней. Почему вспомнила ее? Когда-то ее выперли из райкома за связь с вашим хатыничским председателем колхоза Казакевичем. Фронтовик, инвалид. С одной ногой. Однако позавидовали. Как же. Заезжает к вдове- солдатке. Ну и что, если она секретарь? Разве она не живой человек? Так вот, те редкие встречи… Ну, может, зимой когда заночевал… Дарья Тимофеевна вспоминает как лучшие, самые светлые минуты жизни, не пленумы или бюро райкома. Хоть она добросовестно выполняла свои обязанности. Муж погиб. Замуж больше не выходила. Сына растила одна. Так что сплетен я не боюсь. И должность бросить не боюсь. Как-то ж дотяну три года до пенсии. Жизнь человеческая очень коротка, как детская рубашонка. И так мало на свете радости. Так мало счастливых людей. А теперь этакая разруха. Еще хуже стало. Да еще Чернобыль на нашу голову свалился. Так что благодарение Богу или судьбе, что свела нас. Тебе надо идти. Ну, еще пять минут.
— А знаешь, как начался их роман? Ну, Азаровой… Как-то Акопян проводил собрание у вас, в Хатыничах, попробовал яблок в саду. Понравились. Казакевич пообещал доставить ему мешок. А Сидор, его конюх и кучер, отнес мешок яблок на квартиру Азаровой. Ошибся, не в ту дверь постучался. Сказал, что это от председателя колхоза. Акопян лютовал. Хотел объявить председателю выговор. Азарова пригласила Казакевича в гости, чтобы отблагодарить. И начался грешный роман. Ну, все. Отпускаю тебя до вечера.
Она крепко поцеловала Андрея, и он почувствовал, что ему не хочется никуда идти, никого видеть, никому звонить. Но идти надо, поскольку жизнь — это не только поцелуи и объятия. Это еще целый воз забот, обязанностей, больших и малых дел, которые требовали решения. И всем этим она и интересна, единственная и неповторимая человеческая жизнь.
XV
Петро и Ева пили на кухне чай, приглушенно говорило радио. Вдруг Петро насторожился — ухо уловило обрывки фразы: заключено соглашение… Советский Союз перестал существовать. Создано Содружество Независимых Государств… Ева сидела ближе к репродуктору, попросил, чтобы прибавила звука, но официальные сообщения кончились, зазвучала веселая, бодрая музыка.
— Ну, чудо! А почему в Беловежской пуще? — удивлялась Ева.
— Тут что-то не то. Действительно, почему там спрятались? Наверное, поехали будто бы на охоту… — рассуждал Петро. — Значит, Россия, Украина и Беларусь подписали договор. А как же остальные? Как это можно одним махом растоптать Советский Союз?! Гитлер этого не смог сделать. А тут три человека все решили. Во, дожились! Разгул демократии…
По радио звучала музыка. Надо было собираться на работу. В троллейбусе Петро услышал, как обсуждали события два пожилые мужчины: «беловежские зубры» собрались в пуще и развалили сверхдержаву, что это назревало давно, может, это и лучший вариант — цивилизованный развод… А в пуще спрятались, чтобы их не взяли за шкирку. А теперь на весь мир объявили. А Горбачев молчит. Теперь он уже никто. Президент без власти. Без государства.
В кабинете Петро сразу включил радио, но там шла другая передача. Заглянул к директору. Тот сидел
