сразу повисла, а третий, завершающий удар пришелся ему по горлу, смяв кадык и разбив шейные позвонки. Номер два.
Я чудом смог спастись, прыгнув вперед, — нож второго охотника за непонятными ростовчанами шел мне четко в печень: нападающий успел проскочить ко мне сбоку, и только прыжок спас мне жизнь. Я развернулся так, чтобы видеть сразу обоих оставшихся работников Владимира. Нож легко, невесомо перелетал из одной руки нападающего в другую, брался то обычным, то обратным хватом, менял угол и уровень удара, демонстрация должна была сделать что? Верно — очаровать меня. Не очаровала. Присев почти до земли, я по длинной дуге послал меч ему по выставленной вперед левой ноге и попал — нога сломалась пополам, человек взвыл, но негромко, пробовал было метнуть нож, но не успел, второй удар меча пришелся ему по лбу. Номер три.
Четвертый, главный, не торопился. Кистень, который он держал в левой руке, укрепил меня в мысли, что это не доморощенные грабители. Толстая палка, на которой крепилась цепь и шипастый шар кистеня, поневоле наводила на мысль, что это оружие профессионала, воина, а не татя, который, скорее всего, обошелся бы простой гирькой на веревке. Нападать на него я не торопился, мне вообще было не к спеху, мало ли, может, повезет и пройдет стража, к примеру, а вот Владимирова труженика время поджимало. Вращая кистенем так, что шар описывал сложные то большие, то малые круги, то поверху, то понизу, он кинулся на меня. Я отступил. Ни разу в жизни я не видел кистеня в деле и не торопился поэтому. Нападавший все теснил меня, я все отступал и отступал, и он увидел наконец, что я стараюсь отступить к выходу из тупика. Он резко сорвал дистанцию, и я, пробив круговерть рогатого шара, ударил его концом меча в зубы, послышался хруст, мой предполагаемый убивец замычал от дикой боли и шагнул назад, на миг замедлив вращение шара, и я схватил древко его оружия свободной от меча рукой. Левой же рукой, с полного размаху, я опустил меч на его правое плечо. Правой ногой я пнул его в пах, отчего он сложился пополам, не отпуская, тем не менее, своего кистеня. Второй удар моего меча пришелся ему по левому предплечью, и он, наконец, безвольно разжал пальцы. Ногой я отшвырнул кистень подальше от проказника и сухо вымолвил: «Свободен». После чего, эффектным движением сунув субурито в чехол на спину, степенно прошествовал на выход из тупика. Номер четыре.
Вот что интересно, был ли у них приказ убить меня или ограничились бы просто жесточайшим битьем? Думаю, что убили бы. Просто чтобы светлому князю не думалось. Кажется, пора мне на подворье, причем легкой рысцой, а там засесть за оградой и не рыпаться. От греха, стало быть. Но вместо этого я остановился у выхода из тупика, забрал свой сюрикен, обтерев его об одежду убитого, выкурил, глядя на бессильно копошащегося озорника с переломанными руками, сигарету и только потом очень быстрым шагом тронулся к своим. Бежать, само собой, я не собирался — положение не то. Да и дышалось мне с большим трудом, честно говоря. Зря курил я эту сигарету. Зря курил я все эти годы. Столько всего интересного вокруг и, надеюсь, впереди, а я сам себя стараюсь похоронить. Дурак вы, товарищ Ферзь. Соглашаясь с самим собою, я покорно кивнул. Мелькнула мысль обобрать убитых, но почему-то стало противно, да и не возвращаться же, смешно уже получится.
С этими благими мыслями я и шествовал себе по Киеву, легко уступая дорогу тем, кто мне ее уступать не хотел, даже бабам и девкам, что попадались мне навстречу, я подмигивать перестал. Не до того, простите великодушно. Только что убить хотели, причем молча, что самое интересное, хоть бы для виду денег потребовали. Это и было последним и самым важным доказательством того, что за спинами татей, решивших поработать сверхурочно днем, стоит великий князь Владимир. Тогда я правильно оставил последнего в живых — он и поведает князю все, что тому интересно будет узнать, и не натолкнет на мысль повторить проверку.
Надеюсь, что любопытство князя я хоть частично удовлетворил. Но с другой стороны, конечно, только его усилил. Человек с деревянным мечом перебил и покалечил четверых нападавших, потом долго пускал ртом и носом дым, а потом убрался куда-то прочь, не получив и малой царапины. Забавная личность. Не взяли бы с подворья, для дознания. На всякий случай. Тем часом нашим велят ехать домой, и канет Ферзь в темницах великого князя в Лету. Обидно будет, очень обидно.
Мысль была настолько неприятная, что я остановился на миг. Но потом снова тронулся в путь. А что делать? Двум смертям не бывать, да и бегать от людей князя мне не хотелось и не казалось возможным.
За этими раздумьями я незаметно добрался до нашего двора. Там я сразу же прошел к избе, в которой остановился Ратьша, и постучал.
— Входи, кто бы ни был, — ответили мне из-за двери. Я нагнулся перед низким косяком и вошел в избу. Ратьша сидел за столом, положив на него кисти рук с переплетенными между собой пальцами. Тень его где-то затаилась, я не сразу и нашел ее в самом темном углу, у северной стены.
— Что скажешь, наставник? — Ратьша внезапно улыбнулся.
— Меня только что убить хотели, Ратьша. Хотели под татей сработать, да больно ребята шустрые. Уверен, что это Владимировы работнички.
— Умеешь ты, Ферзь, порадовать! — В сердцах Ратьша стукнул руками по столу. — А что теперь делать думаешь?
— Думаю, что вряд ли еще раз такое будет до завтра. Разве что с варягами опять не уживусь.
— Может, тебя первого услать, в степи к нам присоединишься? Выедешь прямо сейчас, переночуешь в поле?
— Ты тысяцкий, тебе и решать. Я просто сказал, что было со мной только что. На всякий случай, — равнодушно пожал плечами я.
— Вот что, — Ратьша нахмурил брови. — Оставайся тут, наставник. Не дело тебе по полям скакать, от великого князя прячась. Посмотрим, как оно до утра обернется, а со светом поедем домой.
Я поклонился тысяцкому и вышел. На подворье творилась некая суета — в открытые ворота въезжали варяги.
Глава XXV
Владимир тяжело поднялся, прошелся по горнице. У дверей стоял варяг, внимательно слушавший великого князя.
— Так что, Иннар, посмотришь там сам, что сын мой затеял. Мне кажется, что много воли решил Ярослав себе взять. Очень много. Унесет ли? — продолжал Владимир ранее начатую мысль.
Варяг пожал плечами, но промолчал.
— Ты плечом-то не дергай, ты говори, — нахмурился Владимир.
— Что я могу сказать, великий князь? По твоему приказу я и полсотни моих людей едем к Ярославу на помощь, в Ростов. Служим сыну твоему не на страх, а на совесть. Уповаем на милость богов, что они просветлят ум князя Ярослава, и он станет себя вести как почтительный и внимательный сын. Если будет так, то мы остаемся при князе Ярославе и делаем все, что он велит. Если же нет… То мы тем более остаемся при князе Ярославе и делаем все, что нам велено, — варяг нажал на слово «велено», но не уточнил кем. Владимир мрачно кивнул.
— Усобице на Руси не бывать, — негромко произнес он, — а дурную траву с поля вон. Да, в любом случае ты и твои люди остаются при моем сыне, князе Ярославе. В беде и в радости.
— Да, великий князь, — варяг поклонился.
— Тогда ступай, Иннар, твои люди, наверное, уже на подворье у ростовчан. Там их найдешь.
Варяг еще раз поклонился и вышел из горницы. Владимир снова сел за стол, в свете свечи мягко и масляно заблестела золотая серьга-капля в его левом ухе. Он нахмурился, руки его, лежащие на столе, сжались в кулаки, хрустнули костяшки.
— Мне не оставалось больше ничего. Никакого выбора, — негромко, трудно выговорил великий князь. Встал, прошелся по горнице, разглядывая изукрашенные стены, будто впервые их увидел. Задул свечу и вышел из горницы.
Как ни странно, варяги вели себя куда более пристойно, чем варяги, которые ошивались при дворе Ярослава. То ли боялись новой метлы в лице Ратьши, то ли Владимир им уже поубавил спеси. Их начальник,
