всему Лондону и всегда, что бы ни случилось, любезничать со старыми олухами, от которых что-то зависит. Все это было слишком тягомотно, и он начинал терять терпение. Когда начинались бесконечные прения из-за десятого пункта какого-нибудь нудного протокола или дурацкой резолюции, Фрэнсис из последних сил боролся с желанием высказать все, что он об этом думает.
Беда заключалась в том, что он не мог позволить себе медлить. В последнее время Фрэнсису хватало его содержания только на первые две недели; остальное время он жил либо за чужой счет, либо все глубже и глубже залезал в долги. У таких людей, как Гай, Дайана и Селена, денег не было никогда, а люди со средствами — естественно, те, кого он считал друзьями, — давать взаймы не любили. Пару раз он одалживал небольшие суммы даже у Робин, презирая себя и клянясь, что это не повторится. Но из банка продолжали приходить письма — письма, которые Фрэнсис больше не осмеливался вскрывать. Если человек хочет, чтобы перед ним открылись кое-какие двери, он должен быть сытым и при этом прилично выглядеть. А это стоит чертову уйму денег.
В последнее время он начинал подумывать о радикальных мерах, которые могли бы изменить ситуацию. Варианты имелись: деньги можно либо унаследовать, либо заработать, либо жениться на них. Родиться богатым наследником ему не посчастливилось, ну а заработать… Фрэнсис сам прекрасно знал, что не обладает никакими талантами, которые имеют рыночную стоимость. Его стремлению делать что-нибудь значительное, запоминающееся, бросающееся в глаза, мешал быт. Значит, оставалась только женитьба. Но при одной мысли об этом его одолевала тоска. Часть браков Вивьен заканчивалась разводами, часть — смертью супруга, но ни один брак не дал ей ничего, кроме обветшавшего дома, пары лет относительно безбедного существования и нескольких драгоценностей, которые приходилось продавать, когда вновь наступали черные дни. В глубине души Фрэнсис сомневался, что в этом отношении окажется удачливее матери.
Снова примкнув к компании Тео Харкурта, он стал завсегдатаем клубов, коктейлей и званых обедов. В свое время Фрэнсис избегал Тео, поэтому теперь он проходил испытательный срок. Однажды ночью Фрэнсис затащил приятелей в чей-то роскошный сад, подбил их танцевать в фонтане, после чего ввалился в дом. Он промок, замерз и был вдрызг пьян. Вдруг какой-то женский голос негромко произнес:
— Ты простудишься насмерть.
Фрэнсис вгляделся в темноту. Единственным источником света в комнате был огонек сигареты, вставленной в мундштук.
Женщина добавила:
— Держу пари, ты даже не знаешь, где находишься. Я имею в виду, не знаешь, чей это дом.
— Понятия не имею, — весело ответил Фрэнсис.
— Так вот, он мой. Мы находимся в Суррее, и это мой дом.
Она подошла ближе. Фрэнсис протер глаза и увидел длинное овальное лицо, раскосые глаза, прямой тонкий нос и маленький алый рот. Лицо было запоминающееся: тонкое, красивое и хищное.
— Меня зовут Ивлин Лейк, — сказала женщина. — Мы уже встречались с тобой, Фрэнсис. Едва ли ты запомнил меня — тогда ты тоже был в стельку пьян.
— Прошу прощения.
— Это неважно. — Ивлин склонила голову набок и критически осмотрела его. — Ну и вид. Тебе нужно поскорее снять эти мокрые тряпки.
Сначала он не понял, о чем речь. Но затем Ивлин сказала:
— Поторопись, Фрэнсис. Скоро здесь будут все остальные.
Тут он опомнился и вслед за хозяйкой пошел наверх.
Он овладел ею в золотисто-бирюзовой спальне. Точнее, она овладела им. Говорила, чего хочет, и он делал это. На мгновение Фрэнсис снова почувствовал себя семнадцатилетним, до того погруженным в пучину любви, что нет сил держать себя в руках.
— Нет, не так, — недовольно сказала она, когда Фрэнсис сплоховал. — Слишком вяло. Не разочаровывай меня. Напряги воображение.
Он напряг не только свое, но и ее воображение, которое было причудливым, непривычным и граничило с сухой, нетерпеливой скукой. Когда уже под утро Ивлин повернулась, раскурила две сигареты и одну из них передала ему, Фрэнсис спросил:
— Я разочаровал тебя?
Она затянулась.
— Не слишком. — А потом сказала: — Ты позволяешь нам использовать тебя, верно, Фрэнсис?
Он смерил ее взглядом. Ивлин сидела в постели, отбросив шелковые простыни, тень ее грудей падала на живот и ляжки.
— Пожалуй.
— И сам используешь нас. Ради чего, Фрэнсис?
Он ответил честно:
— Тео знает нужных людей. Я надеюсь, что он представит меня кое-кому из них.
— Что, дорогой, сидишь без гроша?
И тут Гиффорда осенило. Эта женщина наверняка была богата. Очень богата. И без обручального кольца на левой руке.
— Без единого, — ответил он.
— Вопрос в том, — сказала Ивлин, — остались ли у тебя силы. Тео требует за свои деньги множества развлечений.
Фрэнсис заметил, что она улыбается. Наверняка посмеивается над ним. Он подумал о Робин, ощутил острое чувство вины, встал, оделся и дал себе слово всеми силами избегать Ивлин Лейк.
Однако они встретились всего несколько недель спустя. Фрэнсис повел Робин в маленький ночной клуб в Сохо; уже под утро во время танца на его плечо легла чья-то рука и женский голос сказал:
— Как и следовало ожидать, скука смертная. Кое-кто решил сбежать домой к Тео. Ты нам нужен, Фрэнсис.
Он тут же узнал этот голос. По его спине побежали мурашки: до сих пор Фрэнсис считал, что такое бывает только в дешевых романах. Он позаимствовал у друга «эм-джи» и сел за руль. Робин сидела рядом с ним, а Ивлин — на заднем сиденье. Ее присутствие казалось Гиффорду невыносимым. Когда Ивлин скучающим голосом сказала: «Поскорее, Фрэнсис, что ты плетешься как черепаха», — он нажал на педаль газа и помчался по темным лондонским улицам, срезая углы, стрелой пролетая узкие переулки и едва успевая разминуться со встречными автомобилями.
Дом Тео Харкурта в Ричмонде был полон народу, но слуг там не было. В гостиной играл граммофон; ее застекленная створчатая дверь была открыта, и гости танцевали в огороженном саду. На кухне обосновались молодые люди, совершившие налет на кладовку и холодильник; все свободные поверхности были уставлены пустыми бутылками и грязными тарелками. Робин начала искать чистые чашки и блюдца. Люди входили и выходили, споря между собой.
— Да… Но если бы кто-нибудь угрожал твоей… Гм… Сестре…
— Не смеши меня, Лео…
— Это не смешно. Если бы какой-нибудь ублюдок с пистолетом угрожал твоей… сестре и хотел…
— Моя сестра сказала бы, чтобы я убирался и не портил ей удовольствие. У нее физиономия как задница у автобуса.
Последовал взрыв хохота. Лео обиженно сказал:
— Брось, Берти, ты знаешь, что я имею в виду. Ты бы убил этого гада, правда?
— К сожалению, он прав. Пацифизм имеет свои границы.
— Понял? — Лео ткнул собеседника пальцем в грудь. — Если какой-нибудь грязный иностранец станет волочиться за твоей сестрой…
— А ваша сестра имеет право голоса?
Фрэнсис, прислонившийся к буфету и куривший сигарету, посмотрел на Робин. И молодые люди тоже. Гиффорд знал, что Робин вне себя от гнева.
— Вы говорите так, словно женщины не способны постоять за себя. Словно у нас и мозгов-то нет.
— Бросьте, дорогуша. — Пьяный Берти мельком посмотрел на Робин. — У эмансипации тоже есть
