– У нас десять минут. Молчите! Говорить буду я! Я думаю, что вы новая подружка Марка, и он не посвящал вас в историю нашей семьи. У нас, у итальянцев, главное достоинство – дети.
– Это правильно, – согласилась Мила, не совсем понимая, зачем Антонии надо было отсылать сына, чтобы сообщить эту истину.
– Я тоже так считаю, но Бог послал нам только одного сына, Марко. И я… – Антония на минуту замешкалась, – я… как сказать… В общем, я с тех пор не смогла работать и поняла, что меня мучает один и тот же страх. Я не могу потерять Марко, единственного сына. У меня возникла идея фикс поскорее женить его, чтобы они с женой нарожали мне как можно больше внуков и внучек. Да-да, не смотрите на меня так. И вот моя задача оказалась невыполнимой. Ему за тридцать, и он не женат. Я замучила Марко разговорами о женитьбе, но ничего не могу с собой поделать. И вот наконец свершилось! Он согласился. Я два дня не могла поверить в свое счастье. Я нашла ему хорошую, образованную и красивую девушку, и он сдался. Я умная женщина и понимаю, что великой любви там нет, но это его согласие сделать меня бабушкой решает все. Его будущая жена Виктория меня вполне устраивает, хотя вокруг Марко всегда были красивые и умные женщины. Вы понимаете мою радость как женщина, пусть вы и не мать?
– Да, конечно… я рада…
– Ох, не вижу я радости у вас на лице! – всплеснула руками мама Марко.
– Ну, на моем лице сейчас вообще трудно что-либо заметить, – сказала Мила.
– Я не так высказалась! Радости нет у вас в глазах, и давайте не будем лукавить. Хотя я не объективный свидетель, но мой сын – красавец, и я это знаю, и вы это знаете. Он очень богат, и все состояние Тозини принадлежит ему как единственному наследнику и будет принадлежать его детям. Марко – выгодная партия, и вы тоже не случайно появились у нас в доме. А я этого не хочу! Через несколько дней у него свадьба здесь, в Москве, по русскому обычаю, как хотят родители невесты, а потом он улетает в Италию и продолжит торжества уже там. И я не хочу, и я не допущу, чтобы это сорвалось! Я прокляну любого, кто встанет между моей мечтой и ее осуществлением. Мать у итальянцев играет большую роль в семье, и не думайте, что без моего благословения у вас что-нибудь получится!
– Да я и не думаю… – пролепетала Камилла.
– Молчите! У меня остается мало времени! Ваша партия проиграна! Не знаю, что там у Марко к вам, мне лично уже надоела эта нескончаемая вереница девиц, чьих имен и национальностей я не запоминаю. Марко решил остепениться, и я, как коршун, буду оберегать это взаимовыгодное соглашение. Вам, Камилла, ничего не светит, поверьте мне! Вы вообще не в его вкусе, я готова заплатить вам! – выпалила Антония. – Говорите сумму!
– За что? – не поняла Мила.
– За то, что вы сейчас встанете и испаритесь. Исчезнете из его жизни навсегда! Я не допущу больше никаких девиц в нашем доме с уже обручившимся мужчиной! У Тозини есть гордость и мораль! Лично против вас, деточка, я ничего не имею, но поймите и меня! – Антония умоляюще смотрела на Милу.
– Конечно, я уйду… я не собиралась здесь оставаться. Я не знаю, зачем Марко привез меня к себе в гостиницу. Я сейчас же уйду! – заверила Мила взволнованную мать, она была в здравом рассудке и понимала, что в ее ситуации Золушки часы должны были пробить двенадцать рано или поздно.
– Нет, ты не поняла меня, Камилла. Ты должна уйти в эту секунду, не прощаясь и не встречаясь с Марко, пока его нет! – заверила ее Антония.
– Но… как я уйду? Лифт сюда один, и на нем приедет он? – оторопела Мила, подумав, уж не хочет ли эта мать-наседка выбросить ее из окна гостиницы, пожелав счастливого пути на прощание?
– Ой, я, кажется, слышу лифт! – вздрогнула Антония и схватила Милу за руку. – Идем скорее, я покажу тебе запасной выход!
Она протащила Камиллу через всю комнату, плавно переходящую в зимний сад под стеклянной крышей, еще через какие-то явно женские, из-за обилия розовых и красных цветов, апартаменты к неприметной дверце в стене.
– Спускайтесь здесь по черной лестнице… скорее. Хорошо, что мы друг друга поняли. Марко, считай, женатый человек, и оставьте его в покое!
– Проверьте живот на спайки после перенесенной полостной операции, – уже в закрывающуюся дверь сказала Мила.
– Кому? – не поняла Антония.
– У вашей собаки Лауры, – ответила Мила, и дверь благополучно закрылась.
Она оказалась одна, черт знает на каком этаже, на узкой страшной лестнице в полной темноте.
«Ничего себе лестница запасная… – подумала Мила, – да нужда прижмет, по такой не спуститься… Только что сидела в роскошных апартаментах, пила дорогое вино и любовалась Марком, и вот уже стою на какой-то черной лестнице в гордом одиночестве. Все… наваждение кончилось, похоже, что я даже в карете не доеду до дома, она уже превратилась в тыкву».
Мила сделала несколько шагов по лестнице и снова задумалась.
«Интересно, а как я вообще доеду ночью до дома? Метро уже не работает, а в кармане у меня двести рублей мелкими купюрами. Чтобы доехать до моей окраины ночью, нужна тысяча… Может, вернуться и попросить денег взаймы? Нет, уж это будет наглостью… да и Антония меня убьет. И что у меня за характер? Вытолкали как савраску. С Надеждой бы такой номер не прошел, это точно… Она бы тут им показала любящую итальянскую мать, сровняла бы их с землей, словно газонокосилкой. Во-первых, Марко сам вызвался довезти меня до дома, потом зачем-то привез к себе и познакомил со своей ненормальной мамашей. Вот пусть и выполняет первоначальное обещание. Во-вторых, что это вообще за дела такие – взять да вытолкать человека, которого сами и пригласили, прямо в шею! Можно сказать, что меня спустили с лестницы».
Внезапно Камилле, спускавшейся в темноте по крутым ступенькам, стало смешно. Она вспомнила Викторию, безупречно красивую, молодую, холеную, и представила радость Антонии, что блудный сын наконец-то нашел себе достойную партию. Хотя, конечно, с позиции Антонии ни одна женщина в мире не будет достойна ее сыночка, но Виктория – хоть что-то… не ударит в грязь лицом в светском обществе. И тут перед самой свадьбой Антония, которая уже держит перекрещенные пальцы, чтобы не сглазить, застает у сына весьма сомнительной наружности дамочку с опухшим лицом и в казенном покрывале, распивающую их коллекционное вино…
– Жуть… – прошептала Мила, поняв, что на месте Антонии она тоже была бы против такого знакомства, и хорошо, что ее еще не выкинули из окна.
Она посмотрела на часы, они показывали два часа ночи.
«Ого! Это столько времени прошло! Ну да… пока мы пришли, заказали, поели… Потом милиция, врачи, поездка к Марко… Это мне еще четыре часа метро ждать…»
На каждом пролете, пока Камилла спускалась, она дергалась в такие же двери, через которую ее вывела Антония, в надежде оказаться в гостинице и спуститься на лифте. Все они были закрыты.
«Может, это и к лучшему? – решила Мила. – Вдруг они ведут прямо в номер к спящим людям, а тут я в покрывале… Примут за привидение или, еще хуже, опять вызовут милицию. Нет, мне отсюда надо уходить тихо и мирно и забыть про Марко. Надя права: слишком высокую планку поставила старушка-ветеринар. Хотя любовь такая штука…»
Камилла перевела дух, тщетно пытаясь понять, сколько этажей она прошла.
«Что я буду делать на улице, в центре Москвы в таком виде? Да меня упрячут в психушку! – вдруг подумала она. – Может, позвонить Евгению? Тьфу, забудь! Привыкни жить без него! Все, его нет! Нет! Помни о его жене и двух детях! Да и никто мне теперь не будет нужен, перед глазами только и стоит этот чертов итальянец!»
Спустившись еще немного, Мила приняла решение подождать открытия метро здесь, на лестнице, а потом смешаться с утренней толпой, спешащей на работу, и уехать домой. Она расстелила покрывало на ступеньке и присела на него, прислонившись к стене. Заснуть, конечно, в таком положении было невозможно, и Мила просто погрузилась в томительное ожидание. Полной тишины так и не наступило. Гостиница жила своей жизнью. До уха Милы доносились то чей-то смех, то топот ног по коридору, то шум открывающихся и закрывающихся дверей лифта, то какая-то музыка. Мила попыталась отключиться от всей этой суеты, и при этом она старалась не думать ни о чем, так как мысли у нее были невеселые. Она слушала стук своего сердца, постепенно Мила задремала, но ненадолго. На лестнице было прохладно. Мила
