легче от этого не становилось. Через несколько минут по всему телу у него прошла судорога, и истерика прекратилась. Он медленно поднялся с пола и только теперь перевел взгляд на свою разбитую руку. Теперь ощущение боли накатывало на него волнами. Похоже, одним из ударов он себе раздробил костяшку на кулаке. Макс прошел в ванную, включил холодную воду и долго держал руку под струей. Сначала было довольно больно, однако постепенно острая боль сменилась на тупую и ноющую. Он достал руку из-под воды и внимательно посмотрел на костяшку. Вроде бы она была целая, значит просто очень сильный ушиб. И на всем кулаке была свезена кожа от ударов об пол. Достав из аптечки в ванной пузырек с йодом, Макс шипя от боли, плеснул себе раствором на руку, а затем крепко перебинтовал кисть. По крайней мере, такая повязка могла сохранять пальцы в относительной неподвижности — шевелить ими было очень больно. Но теперь приходилось полагаться на левую руку, которой Макс пользоваться совсем не привык.
Он прошел на кухню, вскипятил чайник и медленно выпил бокал чая, избегая даже смотреть в сторону спальни, где на своей кровати, с тенью улыбки, оставшейся теперь на ее лице навсегда, вечным сном спала его мама. Он боялся лишний раз поворачивать голову в ту сторону, словно опасался, что его умершая мать оживет. Хотя что было в этом плохого? Неужели его мама могла бы ему хоть как-то причинить вред? Эта мысль вызвала новый приступ рыданий. Ему предстояло жить с этой болью потери.
Теперь настало время уходить. Макс не знал, куда ему направиться, но и в этом доме оставаться не намеревался больше чем нужно. У него оставалось еще одно дело. Он допил начавший уже остывать чай и, тихо ступая, словно опасаясь потревожить сон покойной, направился в спальню. Он постоял несколько минут, смотря печально на тело матери, а затем подошел к шкафу и достал с полки свежую простыню. Расстелив ее на диване, он, зайдя с другой стороны, перекатил тело матери на это простыню и накрыл его с другой стороны, а затем перекатил тело обратно. Теперь его мама покоилась на своей кровати, завернутая в простыню. Постояв еще немного над кроватью, словно перед надгробием, Максим вышел из квартиры и закрыл дверь на ключ.
Антона уже шатало от усталости. Он вторые сутки был на ногах. Весь вчерашний день он практически не вылезал из машины, носясь с Михалычем по городу, доставляя больных в клинику. Ребенок, умерший вчера утром по дороге в больницу, стал лишь первым. Еще двоих они не успели доставить — сначала старушку, затем молодого парня, отнюдь не пышашего здоровьем, судя по внешнему виду. Впрочем, по поводу парня у Антона сразу возникло стойкое подозрение, что он был болен вирусом иммунодефицита. Наркоманом он вряд ли был — «дорог» ни на руках, ни, как выяснилось позже во время беглого осмотра, на других частях тела не было. А вот подцепить заразу от какой-нибудь случайной «ночной подруги» вполне мог. Антон и сам был молодым человеком, и ничто человеческое ему было не чуждо. Однако он решительно отказывался понимать своих ровесников и тех, кто младше, по поводу «случайных связей».
В-общем, по словам матери парня, с которой врач разговорился по дороге в клинику, и которая к тому моменту вовсе не производила впечатления больной, он почувствовал себя заболевшим в районе полудня. «Скорая» приехала всего через два часа, вчера это можно было назвать рекордно быстрым реагированием, но молодой человек умер в машине. Он неожиданно резко напрягся на кушетке, голова его запрокинулась, и он издал жуткий крик, чуть ли не вой. Этот крик вдруг оборвался в высшей точке звучания, и голова парня завалилась на бок. Он не дышал. Его мать долго смотрела на тело сына, не произнося ни звука. А затем она в первый раз при Антоне кашлянула. В больницу ее привезли уже с высокой температурой. Ночью она скончалась.
Ковалев уже сошел бы с ума, если бы не был слишком уставшим, чтобы думать. К вечеру его напарник Игорь слег с жаром, и его положили в ординаторской (медсестра, занимавшая единственную кушетку в том кабинете, уже ее освободила — персонал клиники сократился на одну единицу). Антона выручило появление Евгения Марковича, еще одного врача, который задержался, как он сам сказал, потому что ездил в область к сестре. И все равно персонала катастрофически не хватало. Виталий, например, уже был помещен в одну из палат вместе с другими больными. Марину так же определили в палату — девушка была на грани, и Антон подумал, коря себя за эту мысль, что скоро одно из мест непременно освободится. Однако ее опередил Виталий, здоровый детина, которого жуткая болезнь просто сожгла изнутри. Впрочем, Марина вскоре последовала за ним. Антон в это время находился рядом с ней, держал за руку и смотрел, как женщина уходит, не имея возможности хоть что-то предпринять. К рассвету Игорь уже не реагировал, если с ним начинали разговаривать. Его бред все усиливался, термометр застрял на отметке в сорок один градус. Лишь под утро, казалось, наступило легкое улучшение. Игорь Сергеевич пришел в себя, позвал Антона и хриплым голосом попросил позвонить его родителям. Вместо ответа Антон протянул ему сотовый телефон, но его напарник лишь улыбнулся и покачал отрицательно головой — похоже, он уже не сомневался, что проведывать у него дома некого. Проникшие в окно ординаторской солнечные лучи осветили бездыханное тело Игоря Сергеевича. Еще один ушел, скончавшись от неизвестной, но жуткой болезни.
По телевизору, который стоял в ординаторской, и который Антон включил, чтоб узнать утренние новости, новость передавали только одну. Неизвестная болезнь убивала людей, и от нее не находилось лекарства. Шел второй день болезни, и заместитель министра здравоохранения (самого министра еще вечером госпитализировали) распорядился об объявлении эпидемии. Более того, корреспондент, сам державшийся на ногах, видимо, лишь за счет морально-волевых усилий, утверждал, что выезд из города закрыт сотрудниками органов правопорядка. Никто не мог из города выехать по основным дорогам. Спустя два часа (больного утреннего корреспондента сменил другой, выглядевший не намного лучше) стало ясно, что ситуация гораздо хуже, чем могло представляться поначалу. К милиции прибавились военизированные соединения. Дороги были забаррикадированы. По пытавшимся прорваться велся огонь на поражение, говоря это, корреспондент демонстрировал свою перебинтованную руку, видимо, след от огнестрельного ранения. На другом телеканале участок улицы за спиной корреспондента напоминал зону боевых действий. По его словам, группа подростков с утра блокировала здание мэрии, бросая в окна камни. А когда им попытались помешать сотрудники охраны, вслед за камнями в окна полетели бутылки с зажигательной смесью самодельного изготовления. Камера оператора переместилась к зданию мэрии, которое уже не напоминало внешним видом таковое. Из нескольких окон вырывались клубы дыма, стекол в оконных проемах уже практически нигде не было, у входа сгрудилась группа ОМОНа, ожидая, видимо, лишь приказа броситься на мятежников. Но даже на почтительном расстоянии от места развития событий было видно, что и сами омоновцы не могут держать строй. Несколько человек явно пошатывались, кто-то, камера четко зафиксировала этот момент, бросил свой щит и согнулся в приступе жестокого кашля. Тут же метко брошенная кем-то пустая бутылка попала ему точно в голову. Боец упал без движения, и это словно стало сигналом. Оставшиеся омоновцы, сведя щиты в одну линию, стали осторожно приближаться к нападавшим, оставшимся за кадром. Камера вдруг ушла вниз, картинка закачалась из стороны в сторону — там явно шла борьба. Видимо, кому-то не понравилось, что журналисты беспрепятственно снимают происходящее. Через секунду экран стал темным, а затем снова возникло болезненное лицо ведущего новостей, извинившегося за «временные технические неполадки».
— Что, в России, как всегда, запрещено правду показывать? — от звуков голоса, неожиданно раздавшегося из-за спины, Антон подпрыгнул на стуле и обернулся. Ракитин, собственной персоной, спустился из своего кабинета в ординаторскую. Сначала Ковалев подумал, что главный врач тоже уже приближается к крайней стадии болезни — он шатался довольно ощутимо. Но затем он уловил запах и понял причину шатания. Иван Николаевич был мертвецки пьян. Так, что еще мог стоять на ногах, но вот ровное вертикальное положение занять уже не мог. — Что передают?
— Ничего хорошего. Иван Николаевич, с вами все в порядке?
— Нет, Антош. И я сомневаюсь, что с кем-то в данный момент что-то в порядке, — он глупо хихикнул, и от этого звука у Антона мурашки побежали по коже — столько мрачного отчаяния в нем было. — Я ночью звонил своим знакомым в пару больниц… Люди мрут, как мухи…
— Иван Николаевич…
— Знаю, я пьяный. Чистый медицинский спирт, ощутимо помогает. Бьет в голову с точностью профессионального боксера и позволяет не задумываться о происходящем. У нас ведь тоже есть потери среди персонала?
— Да. Марина, Игорь, Виталик… — начал перечислять Антон, но главврач его перебил.
— Можешь не продолжать. Этот список вскоре станет больше. Гораздо больше…
— Может, вам лучше все-таки взять себя в руки? — в голосе против его желания прозвучала вовсе не
