приносил никакого облегчения. Его снова трясло, словно от холода. Вновь начался озноб. Все тело болело, были ощущения, словно он разлегся на мелких камешках, которые теперь впивались в спину. Вадим попытался перевернуться на бок, но безуспешно. Он застонал, напоминая путника в пустыне, который знает, что скоро умрет, но все равно старается стонать, на крик-то сил уже не осталось, надеясь, что кого- нибудь привлечет своим стоном, и его спасут. И здесь, в пустой квартире, ответом ему было лишь чуть слышное тиканье часов на стене и тишина. Нет, даже не тишина. Безмолвие. Это слово для него сейчас символизировало значительно больше чем просто тишину. Оно выражало все сразу: молчание, бесшумное лицезрение стенами его мучений, нежелание и невозможность помочь. Все вокруг было бездушно: матовый экран выключенного телевизора, книги на полках, часы на стене, обломки мобильника на полу — все взирало на него с абсолютно нейтральной и оттого пугающей неприязнью, дожидаясь, пока душа покинет вытянувшегося в предсмертной агонии на своем диване молодого человека.
Последним, что Вадим увидел, перед тем как провалиться в черную пропасть забытья, были глаза несчастной девушки. Той самой, которая стала, видимо, последней жертвой «троицы». Глаза ее были полны слез отчаяния. Где-то на пределе слышимости звучал жестокий, бесчеловечный смех. Чей, интересно? Артема? Кирилла? Может его собственный? В последний миг перед его внутренним взором снова промелькнуло искаженное болью лицо девушки, ее полные слез глаза, раскрытый в бессильном отчаянном крике рот, и затем все померкло. Темнота захватила его в свои объятия. И они были ледяными.
Очнулся он, когда за окном уже было темно. В соседней комнате работал телевизор — это значило, что его мать вернулась с работы. Подушка под ним была насквозь мокрой от пота, а, может, от слез. Голова разламывалась на части. Неожиданно в его ушах раздался невообразимый шум. У него не было ни малейшего понятия, что могло издавать подобные звуки. Вдруг словно пелена спала с его сознания, и Вадим понял, что звонили в дверь. Из коридора донеслись шаркающие шаги. Наконец, из прихожей донеслись обрывки разговора. Ему ничего не удалось разобрать, потому что голова гудела, и этот гул затмевал все остальные звуки. Неожиданно мужской голос раздался над его головой. Вадим попытался открыть глаза, и эта попытка увенчалась успехом. Над ним навис человек, лицо которого было наполовину скрыто марлевой повязкой, но взгляд казался встревоженным. Он пощупал лимфоузлы на шее у парня, но Вадима, словно что-то сковало и не давало пошевелиться. Он не смог даже дернуться от боли, хотя прикосновение к его шее было весьма болезненным. Наконец, он смог уловить обрывок разговора. Было похоже, что рядом с ним находился врач. Вадим почувствовал, что ему в руку воткнулась игла, видимо врач сделал ему укол. До него даже донеслись обрывки слов доктора.
— … это не поможет, то его уже ничто не спасет.
О том, какой была фраза целиком, можно было даже не размышлять. Врач, безусловно, говорил, что если укол не подействует, и температура не спадет в течение следующих нескольких часов, он не жилец на этом свете. Печально, но факт. Словно в тумане он увидел, что врач подошел к его матери и стал слушать ее дыхание стетоскопом. Затем немного отстранился от нее и покачал головой, отвечая то ли на какой-то ее вопрос, то ли на свой собственный. Он еще что-то сказал, но этого Вадим уже не слышал. Ему это даже успело напомнить немое кино, он лишь подумал, что не хватает пианино, как показывали в фильмах, с помощью которого обеспечивалось звуковое сопровождение на первоначальном этапе развития кинематографа. Он даже успел удивиться, каким образом в его теперешнем состоянии у него в голове могут формулироваться такие умные мысли. И пока Вадим думал, как же ответить на этот свой немой вопрос, забытье захватило его снова, чтоб больше не выпускать из своих цепких объятий. Он словно медленно погрузился на дно, исчезли все звуки, запахи, ощущения. Грудь парня в последний раз опустилась на выдохе, чтобы больше не подняться. Для него сеанс жизни закончился.
Мать Вадима медленно подняла глаза и посмотрела на своего сына, а затем перевела взгляд на доктора. Тот снова подошел к молодому человеку, пощупал сонную артерию и со вздохом покачал головой. Мать поднесла руку ко рту, но не закричала. Лишь одинокая слезинка скатилась по ее щеке. Она медленно попятилась от врача в коридор, вошла в свою комнату и закрыла ее на ключ — доктор слышал отчетливый щелчок замка. Он переглянулся с санитаром, и они оба дружно направились к выходу. Врач задержался всего лишь на минуту. Он увидел лежащее на кресле рядом с диваном шерстяное одеяло, расправил его и накрыл им покойного. После этого они проследовали к входной двери и вышли с квартиры, старательно прикрыв дверь, чтобы она закрылась по возможности тихо.
Максим проснулся, когда уже стемнело. В окно заглядывала луна, и в ее тусклом свете все вокруг казалось призрачным и таинственным. Он повернулся на спину и положил руки под голову, задумчиво глядя в потолок. Его что-то разбудило, какой-то резкий громкий звук. Однако отголоски этого звука с пробуждением растаяли в коридорах сна мужчины.
И тут внезапно звук повторился из-за стены. Это был кашель, который доносился из комнаты матери. Сухой, омерзительный звук, словно разрывавший тишину. Макс поднялся с дивана и как был босиком прошел в комнату матери. Она лежала на боку, уставившись в телевизор, сделав звук на минимум, чтобы не потревожить спящего сына, и смотрела очередной сериал. На этот раз про бандитские разборки и героические попытки отечественной милиции навести в кои-то веки порядок. Она не сразу заметила вошедшего сына, потому что в очередной раз тяжело закашляла. Макс не включил свет в коридоре, и его силуэт в дверном проеме был практически невидим. Поэтому, когда из темноты раздался его голос, мама подпрыгнула от неожиданности.
— Ма, ты в порядке?
Она повернула голову и попыталась напрячь зрение, чтоб разглядеть его в полумраке квартиры, но затем просто махнула рукой.
— Да, все нормально.
— Ты с утра вроде бы нормально себя чувствовала…
— Да я и сейчас не жалуюсь, — голос вроде бы звучал с привычными равнодушными интонациями, но не убеждал.
— Что-то мне не верится, — он подошел к кровати матери и положил ей руку на лоб. — Температуры вроде бы нет…
— Макс, говорю тебе, все в порядке. Ну, простудилась немного, с кем не бывает… — она снова тяжело закашлялась. — Ты извини, я на ужин ничего не приготовила. Посмотри там что-нибудь в холодильнике.
— Хорошо. Ма, — он присел у изголовья кровати.
— Ну что? — раздражения в голосе не прозвучало, лишь привычное равнодушие.
— Ты точно себя нормально чувствуешь?
— Точно, не переживай. На ночь попью горячего чая, и все к завтрашнему дню пройдет. Иди, поужинай, — она снова закашлялась. — В холодильнике вряд ли найдется много еды, но, если ты не против, я тебя завтра отправлю в магазин.
— Я не против, — Макс наклонился к матери и поцеловал ее в лоб.
— Ну, вот и замечательно. Есть какие-то планы на вечер, или снова спать ляжешь?
— Пойду, наверное, прогуляюсь перед сном.
— Хорошо. Постарайся дверью громко не хлопать. Мне завтра на работу, и я хотела бы выспаться.
— Конечно, ма. Спокойной ночи, — он снова поцеловал ее в лоб, обратив внимание, что температура вроде бы немного повысилась. Решив, что ему показалось, Максим отправился на кухню.
В холодильнике, как и прогнозировалось, ничего особенного он не нашел, так что ужин получился весьма скромным. Быстро нарезав себе пару бутербродов с колбасой, Макс проглотил их в один миг, запил бокалом зеленого чая и, накинув рубашку, решив ее даже не застегивать, тихо вышел из квартиры, аккуратно закрыв за собой дверь. Спать вовсе не хотелось, он ведь и так проспал практически целый день. На приключения тоже особо не тянуло, поэтому он дошел до ближайшего киоска, купил бутылку пива, пачку сигарет (свои оставил дома) и, прикурив, уселся на скамейке в парке рядом с домом. Когда Макс выходил из дома, время было около десяти вечера. Сейчас соответственно оставалось где-то с полчаса до одиннадцати, и в парке особого оживления не наблюдалось. Лишь в полусотне метров, почти на другом конце парка, вокруг скамейки стояли человек семь-восемь парней с девушками студенческого возраста. Кто-то из них,
