Кровь и лед

представленная на рецензирование перед публикацией в научном издании.

После некоторых размышлений я пришел к выводу, что действия мистера Данцига, — мистера Данцига? — какими бы жестокими и безумными ни казались, были направлены на то, чтобы вскрыть кожные покровы и получить доступ к крови. Причины этого и то, какие именно компоненты крови требовались, на момент события были неясны и остаются неизвестными и сейчас. Мне тем не менее невольно напрашивается аналогия с поведением насекомоядных растений Nepenthes ventricosa.

Уму непостижимо, как он мог сохранить такую невозмутимость…

Смерть — во всех привычных толкованиях этого термина — наступила приблизительно через минуту. Временной интервал между ее моментом и тем, что я в дальнейшем называю «Возрождением», мне неизвестен, но, принимая во внимание тот факт, что мое тело не подверглось разложению, период не мог быть очень длительным. (Необходимо свериться с данными о заболеваемости и скорости разложения.) Считаю, что в значительной степени сохранению целостности тканей способствовало быстрое охлаждение останков.

Несколько строк дальше были безнадежно затерты, поэтому Майклу пришлось переходить сразу к следующей странице, предварительно выискав ее среди вороха других бумажек. Они усеивали стол, как фрагменты картины-паззла.

Процесс Возрождения проходил постепенно, — продолжал Экерли на полях договора поставки, — и отдаленно напоминал выход из состояния глубокого гипноза, когда граница между состоянием дремоты и реальностью несколько размыта. Сразу после пробуждения возникло чувство паники и дезориентация. Я оказался в полной темноте, в замкнутом ограниченном пространстве и, конечно, в первый момент испугался, что меня по ошибке похоронили заживо. Я кричал и бился в истерике, однако вскоре с облегчением обнаружил, что меня поместили всего лишь в негерметичные пластиковые мешки, которые я с легкостью разорвал.

«Господи Боже…» — подумал Майкл. Испытание, которому подвергся несчастный ученый, было почище любых фантазий Эдгара Алана По, и тот факт, что он сам невольно приложил руку к страданиям Экерли, породил в душе горькое чувство вины.

Однако мое левое запястье, как ни странно, было приковано наручниками к трубе. Это приводит меня к мысли, что некто — мистер О’Коннор? — имел основания считать, что (1) третья сторона может попытаться выкрасть мое тело (для какой цели?), либо (2) ожидал, что может произойти нечто наподобие Возрождения. Высвободиться удалось спустя несколько часов после истирания значительной части кожи и вывиха трех пальцев.

Необходимо отметить, что первым чувством, которое я испытал, обретя свободу, была сильнейшая, можно сказать, всепоглощающая жажда. Попытки утолить ее найденными на складе напитками не увенчались успехом. Состояние сопровождается нарушениями зрительного восприятия. Я — ученый (точнее сказать, был ученым, поскольку уверен, что мое нынешнее неестественное состояние долго не продлится), поэтому, пока память мне не изменила, считаю своим долгом по мере сил и возможностей описать произошедшую метаморфозу.

Майкл поискал следующую страницу и нашел ее прямо под чашкой кофе. Эта запись была сделана на рекламном буклете пивоваренной компании.

Все предметы в поле зрения выглядят «выцветшими». На ум мне приходит сравнение с цветовым оттенком тусклой люминесцентной лампы, только темнее. Но моргание, к которому я часто прибегаю, восстанавливает изображение. Впрочем, ненадолго. Я часто моргаю и сейчас, чтобы иметь возможность писать дальше. Вероятно, нарушение зрения является признаком регресса процесса Возрождения. На всякий случай постараюсь писать быстрее. Примечание: пожалуйста, передайте мои личные вещи и слова любви моей матери миссис Грейс Экерли, проживающей по адресу Делавэр, Уилмингтон, Френч-стрит, 505.

Господи…

Майкл застыл с листком в руке, затем, потянувшись за чашкой кофе, продолжил читать дальше.

Помимо этого, я испытываю некоторую нехватку дыхания. Очевидно, кровь недостаточно насыщается кислородом, что приводит к головокружению; хотя по ощущениям легкие и дыхательные пути ничем не перекрыты.

Майкл почувствовал на себе чей-то взгляд. Он посмотрел поверх кофейной чашки и в широкой арке прохода увидел стройную фигуру в оранжевом пальто. Несмотря на то что лицо вошедшего было скрыто низко опущенным капюшоном, а пальто чуть ли не волочилось по полу, он безошибочно узнал Элеонор.

— Почему вы не в постели? — спросил он, опуская чашку на стол.

Хотя на уме у него вертелось совершенно иное: «Ты почему покинула изолятор?! Предполагается, что ты на виртуальном карантине и не должна никому попадаться на глаза!»

— Не могла уснуть.

— Доктор Барнс могла бы вам дать снотворное.

— Я уже достаточно поспала. — Она озадаченно вертела головой в капюшоне, оглядывая убранство помещения. На секунду взгляд ее застыл на пианино, возле которого стояла банкетка, затем заскользил дальше. — Знакомая музыка.

— Бетховен, — сказал Майкл. — Но вы, наверное, и сами знаете.

— Мне известны кое-какие произведения герра Бетховена, однако…

— Это проигрыватель компакт-дисков, — быстро пояснил он, указывая рукой на стереосистему на полке. — Он воспроизводит музыку.

Майкл подошел к CD-проигрывателю, нажал кнопку «стоп», затем «старт», и из колонок полились вступительные такты «Лунной сонаты».

Заинтригованная Элеонор вошла в комнату, стягивая с головы капюшон, и направилась прямо к проигрывателю. Но в нескольких шагах от колонок остановилась, словно опасалась к ним приближаться. Когда Майкл, решив ее удивить, нажал клавишу «вперед» и снова грянули звуки оркестра из Пятой симфонии, от изумления у нее глаза на лоб полезли, а на губах… неожиданно заиграла улыбка. Улыбка, вызванная искренним восторгом, которую Майкл увидел у нее впервые. Глаза ее горели, и, кажется, Элеонор едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Как это у него получается? Прямо как в Ковент-Гардене!

Майкл предпочел обойтись без лекций по истории воспроизведения музыки, да, по правде говоря, и не знал бы, как подступиться к вопросу. Но нескрываемый восторг девушки его восхитил.

— Сложно объяснить, — просто ответил он. — Зато пользоваться просто. Могу научить, если хотите.

— Я бы не отказалась.

«Как и я», — подумал он.

В воздухе витал сильный аромат кофе, поэтому он любезно предложил ей чашечку.

— Благодарю, — ответила она. — Я раньше пила турецкий кофе. В Варне и Скутари.

Пока Майкл возился с кофеваркой, он все время тайком поглядывал на дверь. Маловероятно, чтобы кто-то завалился сюда в такой час, но если это случится, объяснить присутствие Элеонор будет затруднительно. Новые люди на станции Адели просто так не появляются.

— С сахаром? — спросил он.

— Если есть, пожалуйста.

Он достал пакетик сахара, надорвал и всыпал содержимое в кружку. Даже за такой мелочью Элеонор следила с большим интересом. Майклу пришлось снова себе напомнить, что для человека из прошлого, проснувшегося в современном мире, самые заурядные вещи могут казаться необычными, чуждыми, а подчас и пугающими.

— Я бы предложил вам молока, но, кажется, оно закончилось.

— В таком удаленном месте, как это, достать молоко, полагаю, очень трудно. Смею допустить, что коров вы здесь не держите.

— Да, с коровами тут у нас туговато, — подтвердил он. — В этом вы совершенно правы.

Он протянул ей кружку и предложил сесть.