вызвал… Если бы сам не грохнулся.
Мы подъехали, и Эйвинд открыл глаза.
— Ну как, боль не появилась?
— Болит малость, — произнес он тихо. По интонации я догадался: болит вовсе не «малость». — А рук по-прежнему не чувствую.
Похоже, все-таки позвоночник…
— Ну, братва, взялись аккуратненько… Очень аккуратненько…
В восемь рук (кроме Скиди Хегин прихватил еще двух работников) мы очень осторожно вынули королевича из щели и положили на сани, где я загодя расстелил медвежью шкуру. Эйвинд висел на руках как ватный.
— Куда? — спросил Хегин. — Ко мне или к тебе?
— К Рунгерд.
Если кто и сможет оказать парню медицинскую помощь, то это она. Хотя если с ним случилось то, что я думаю, то здесь нужен нейрохирург, а не знахарка-ворожея.
Глава тридцать вторая,
— Он сказал: твоя удача сильнее, чем его, — вид у Рунгерд был усталый и невеселый. — Объясни мне, Ульф, почему лучшие из вас, мужчин, только и делают, что ищут, где рискнуть головой?
— Это была не моя идея, — напомнил я. — Можешь спросить у своей дочери.
— У моей дочери в голове — тряпки да побрякушки, — вздохнула Рунгерд. — Со временем она поумнеет. Наверное. Но Эйвинду это уже не поможет.
— А он умрет?
— Не знаю. Может, и нет. Его ноги чувствуют боль. Это значит, что хребет не сломан. Зато у него сломаны ребра. Я наложила повязку и дала ему питье, чтобы он уснул. Попросила богов быть к нему снисходительнее. Не знаю, что будет. Ты знаешь, что его трэль убежал в Роскилле?
— Зачем? — Я удивился. На мой взгляд, в такой ситуации слуга должен ни на шаг не отходить от хозяина.
— Расскажет хирдманам Эйвинда, что произошло. А может, просто удрал. Если Эйвинд умрет, раб ляжет в костер вместе с ним. Он знает об этом.
Так и было бы. Я уже достаточно хорошо знал обычаи скандинавов, чтобы не усомниться в словах Рунгерд. В костер ляжет не один раб. Сыну конунга в посмертии «понадобится» целый штат сопровождающих: слуги, наложница, конь…
— Тогда он точно смылся, — заметил я.
— Я так не думаю.
— Почему?
Я попытался сообразить, что может подвигнуть раба на этакую самоотверженность.
Допустим, соратники Эйвинда сочтут раба достаточно полезным, чтобы сохранить ему жизнь. И отправят на костер кого-нибудь еще…
Все-таки я еще довольно слабо разбираюсь в психологии аборигенов средневековой Дании.
Выяснилось, что сгореть в одном костре с господином — это не трагедия, а бонус. Ну как же! Хозяин- то отправится наверх, в Валхаллу. И его спутники по кремации — вместе с ним. Само собой, быть им там рабами, а не хозяевами посмертной жизни, но кто-то из классиков античности очень точно заметил, что лучше быть последним рабом на земле, чем королем в подземном мире Хель. [46] А тут даже и не на земле, а в Асгарде…
— И что делать нам, если сюда заявятся сопалубники Эйвинда? — поинтересовался я.
— Тогда, боюсь, моя дочь очень огорчится, потому что свадебный дар придется вернуть.
— А велик ли дар?
— Хватит, чтобы построить драккар на тридцать шесть румов! — Свартхёвди решил присоединиться к нашему разговору. — Его трэль удрал очень кстати. Как ты, мать, посмотришь на то, чтобы выставить красавчика на мороз: всё равно он не жилец. — Медвежонок ухмыльнулся. — Облегчим его страдания!
— Нет! — отрезала Рунгерд.
— Почему — нет? Кто сможет догадаться: то ли он сначала замерз, потом помер, то ли сначала помер, а потом замерз. А возвращать мы ничего не будем. Еще не хватало! Я уже послал Гнупа в Роскилле, к Ульфхаму Треске. Так что, мать, скоро у нас тут будут гости!
— Ты должен был сначала сказать мне, сын, а уж потом действовать! — сердито бросила Рунгерд. — Я здесь хозяйка!
— Выходит, матушка, я не могу пригласить сюда моих друзей? — вкрадчиво поинтересовался Свартхёвди.
— Конечно, можешь! Но наш фюльк — не место для битвы!
— Какая битва, матушка? Ты что? — Медвежонок обнял мать и потерся бородой о ее щеку. — Да мы с Ульфом вдвоем разгоним дюжину вестфолдингов! Так что дай-ка свое снотворное зелье моей сестрице, а как она заснет, мы с Черноголовым вынесем Харальдсона на свежий воздух.
— Нет! — Рунгерд сердито отпихнула сына. — Я запрещаю!
— Как скажешь! — Медвежонок подмигнул мне, и Рунгерд это заметила.
— Я запрещаю! Слышите, вы оба! Ну-ка поклянитесь, что не причините ему вреда! Он — гость в нашем доме! Хочешь, чтобы боги от нас отвернулись?
Свартхёвди пожал плечами. И поклялся. Я, естественно, тоже. Не так я воспитан, чтобы выносить на мороз беспомощного человека. Даже если это мой враг.
На том диспут закончился, а мы отправились спать. К моему большому огорчению — порознь. Вернее, мы с Рунгерд — порознь. Медвежонок прихватил с собой девку из материных служанок и попользовался ею весьма активно. К счастью, недолго. Минут через десять они угомонились, и в доме стало относительно тихо. Достаточно тихо, чтобы я услышал всхлипывания Гудрун из клети, где лежал Эйвинд.
Спать в таких условиях я не мог, поэтому натянул штаны и отправился к бдящей над раненым девушке.
— Как боги допустили такое! — причитала Гудрун, прижимаясь ко мне. — Вот я смотрю на него: он такой красивый, такой сильный. Кажется, сейчас проснется, встанет и будет как прежде. Но ведь не встанет, да? Матушка сказала: если он не умрет, то всё равно останется калекой. Я не хочу быть женой калеки! Твоя удача оказалась сильней, чем у него. Ну так пусть бы он умер! Но зачем же его калечить?
Я не стал напоминать о том, что призом в нашем состязании была именно она. А поскольку Эйвинд проиграл, следовательно, она уже не его невеста, а моя. Еще успею.
— Он — воин, — сказал я. — Воин может стать калекой в любом сражении. Он может потерять руку или ногу. Может лишиться глаз…
— Ничего подобного! Эйвинд — сильнее всех. Такие, как он, сами убивают и калечат, а с ними никогда ничего не случается! Сколько раз ты дрался, а у тебя руки-ноги на месте!
Я задрал рубаху:
— Погляди на этот шрам! В битве любой может умереть. Даже самый лучший. Если бы копье прошло на два пальца глубже, я был бы мертв.
Гудрун замотала головой:
— Так не прошло же! Настоящие воины любимы богами. Это всем известно! Валькирии отводят от героев вражеские копья. Чтобы не насмерть, не на два пальца глубже, а просто безвредная рана.
— От любой раны можно умереть, — напомнил я правило, хорошо известное в этом мире, лишенном антибиотиков.
— Но ты же не умер! Ты убивал своих врагов, а не они тебя! Мне так жаль его, Ульф! Так жаль! — Гудрун всхлипнула и прижалась ко мне еще крепче.
