собой. «Не от мира сего Людмила, — осуждала свинарка. — Шальная, куролесная бабенка». И на тебе! Хулительница Матрена явилась к Людмиле нарядной, еще и слезу пустила. Как же не растеряться хозяйке.
Продолжая кукситься, Матрена рассказала, что дочь ее с двумя ребятами бросил муж. Матрене крайне надо ехать к дочери в село Полевое, утешить в великом горе, но свиней не на кого оставить. Председатель колхоза посоветовал сходить к Людмиле. Хоть и две работы на ней, сказал председатель, ребятишек полная изба, однако Милешкина безотказная, выручит свинарку.
— Чего уж горемыкать! — Серьезность к молодому, подвижному лицу Людмилы совсем не шла. — Так и быть, берем твоих чушек дней на десять, поезжай к дочери. Только твои утешения ей навряд ли заменят мужа…
Вернулись ребятишки с горки, крича наперебой:
— Мировой самокат, мама Мила! Бежим с нами на речку кататься!
— Не до игрищ, удальцы, — ответила детям мать. — Нам третья работа подвалила: вон тетка Матрена доверяет своих чушек.
Матрена заспешила домой: еще раздумают, откажутся от свиней. У таких, как Милешкины, семь пятниц на неделе.
Катясь на самокате деревенской улицей, визжала и смеялась ватага Милешкиных. Ворвались в бытовку свинофермы — и с порога:
— Давайте Матрениных хрюшек!
В бытовке как раз собрались на перерыв скотники: сушили над печкой мокрые рукавицы, сбивали снег с валенок. Посмеялись над шустрыми удальцами: вот уж надежную подмену нашла себе Матрена! Интересно, как это Милешкины будут ухаживать за целым стадом свиней, когда у самих и в помине не бывало поросенка?
Правду говорили колхозники и сомневались не зря… Хозяйство у Милешкиных никогда не водилось. Купят цыплят — ребятишки нечаянно перетопчут их или задавят, от чрезмерной любви, в ладошках. Заведут поросенка — глядь, поросенок перекормлен чем-то да опоносился. В избе-то все хозяева — от Людмилы до карапуза Мишутки, — кто что хочет, то и вытворяет. Пока не подрастут удальцы, Людмила решила не заводить никакую живность.
Выглянул из своей конторки заведующий свинарником Ветошкин.
— И мелкоту привела… — выпуклыми глазами уставился на Людмилу. — Гляди, как бы не подчистили кабаны твою ораву.
— Мы вперед съедим кабанов живыми, — серьезно ответил Петруша.
Ветошкин, пожилой, сутулый, надел черный полушубок, шапку из серого кролика и завел Милешкиных в длинный свинарник с закурженными окнами. Свиньи повскакивали с лежек, тычась рылами в щели между изглоданных досок, захрюкали, заревели. Мишутка подумал, что свиньи, встречая новых хозяев, по-своему ликовали, но Ветошкин угрюмо сказал:
— Жрать хотят.
Удальцы отпрянули от клеток.
В тупике свинарника Ветошкин показал Людмиле огромный котел, вмазанный в печку, кивнул на груду мерзлой картошки и пробурчал:
— Вот чан и корм, вари и корми.
И все, что ли? — Людмила с недоумением взглянула на картошку. — И больше никаких приправ?
— Ты имеешь в виду лавровый лист, петрушку, укроп?..
Да будет язвить, Семен Парфеныч! — вспылила Людмила. — Чушки в голодном реве зашлись, а тебе шутки. Где отруби или соя?
Ветошкин ответил, что для маток с поросятами он отпустит отрубей, подсвинкам полагается вареная картошка, приправленная солью: месячную норму отрубей они уже слопали.
— Зимой-то животину держать на картошке! — негодовала Людмила. Как же у Матрены не разорвалось сердце от их вопля? Ну, молодцы-удальцы, деваться нам некуда, — обратилась к ребятам мать. — Василек, наколи и натаскай дров к печке. Ты, Люсямна, разожги огонь, а я побегу за отрубями. — Схватила пустой мешок и скрылась за дверью. Принесла отрубей и на чем свет стоит бранила Ветошкина:
— Вот и протяни целую неделю!..
Людмила изогнула черную бровь. Верный признак: о чем-то усиленно думает. Бровь выпрямилась, и Людмила сказала Васильку:
Дуй не стой за пшеничной мукой! С каких пор мука лежит у нас без пользы, плесневеет. Мука — маткам, а подсвинкам будут отруби.
Меньшие удальцы с Люсямной качали насосом воду, повисая на рычаге; Людмила заливала воду в котел, под которым таяли и не разгорались сырые березовые поленья. Тогда Людмила, не колеблясь долго, отодрала топором доску от стены в коридоре, расхряпала — и в печь. Хватилась она мыть картошку и не нашла посуды. Побежала спрашивать у свинарок, в чем Матрена мыла картошку перед варкой. А свинарки подняли ее на смех. Чушки и грязную уплетут, на то они и чушками называются. Не послушалась Милешкина женщин, выворотила из снега жестяной ящик, кое-как затащила с ребятами в тепло, налила воды и давай бросать в ящик подборочной лопатой мерзлую картошку, стучавшую камешками. Выпрямилась передохнуть, посмотрела в ящик, а картошка-то взялась сплошной ледяной глыбой — ломом не раздолбить.
Как на представление заезжих артистов, набежали в варок колхозницы. Пришел и сам Ветошкин. Вот так Милешчиха, учудила! Где же она видела, чтоб мерзлую картошку полоскали в холодной воде?
Вали с кучи прямо в котел, — наперебой советовали Людмиле колхозницы, — Тебе до морковкина заговенья не нагреть воды, а потом еще надо корм варить.
— Своим-то небось моете! — заполошными глазами обожгла Людмила скотниц. Брысь отсюда! — шикнула на женщин. — А то я вас лопатой!..
Милешкины все-таки нагрели воды, намыли картошки и полным жаром варили корм.
Пока корм кипел, Людмила, убирая навоз у маток, ловила поросят, визгливых, брыкливых, и подавала подержать ребятишкам.
Свиньи, чуя запах корма, зверели. Милешкины нервничали, не зная, чем утешить животных. Мать сама металась из конца в конец свинарника и удальцов своих закрутила. Они навоз выносили на носилках, с улицы охапками таскали свежую солому, кочегарили в топке.
Наконец картошка сварилась. Людмила вычерпывала ее из котла ведерным ковшом в жестяную ванну; в варке стало темно от горячего пара. Василек, раздевшись до свитера, мял картошку вытесанной из кола толкушей. Люсямна сыпала в месиво отруби. А неразговорчивый Петруша и Мишутка, проголодавшись, хватали из ванны картошку и, облупив, ели да нахваливали: сладкая, как мед.
Еду приготовили праздничную. Ребятишки поминутно совали пальцы в похлебку: проверяли, скоро ли остынет. Наварить корма было полбеды, вот как раздать? Свиньи пялились на стенки, забирались в корыта; ни окрики, ни охаживанье хлыстом — ничто не могло их утихомирить.
— Да чтоб тебе тряско было в самолете! — бранила Матрену Людмила. — Чтоб ты крутилась в небе и не знала, где сесть! Довела до голодной истерики бедную животину и нам всучила!
От жалости к орущим животным, от зла на Матрену у Людмилы сами собой навернулись на глаза слезы. Мишутка, глядя на мать, тоже заревел в один голос с поросятами. Людмила, выбранив на чем свет стоит свинарку и Ветошкина за плохое руководство, особенно жестокой была к своему Милешкину. Бродит где-то по тайге, раскатывается на вертолетах, а тут, в деревне, его жена и малые дети маются с голодными свиньями. Дров хороших нет ни дома, ни в скотнике. Но Милешкину и горя мало!
— С кем я связалась, — злилась Людмила, — за что бог меня карает баламутом Милешкиным?..
— Хватит ругать папу, — приструнила мать Люсямна. Девочке всего-то десять лет, а рассуждает как взрослая. — Папа на стройке, ему тоже забот хватает, — не давала в обиду отца Люсямна.
Свиней накормили до отвала. Подсвинки, разбухнув, блаженно похрюкивая, зарывались в чистую солому. Матки разлеглись, и поросята сосали, упираясь задними ножками в пол, настырно поддавали рыльцами в розовые соски. Мишутке тоже хотелось потолкаться между белыми поросятами; уж очень зазывно и забавно они сосали да причмокивали.
