Она видела, что в его глазах, полных горечи и самоуничижения, разгорается крохотная искорка надежды, ищущей путь наружу. Такая же слабая, как когда-то горела и в ней.
— Ты же собиралась держаться подальше от меня. Сама говорила.
Она боролась со старыми воспоминаниями, еще более старыми привычками и вспомнила недавние уроки.
— Это потому, что я боялась за тебя. И не хотела, чтобы ты чем-то жертвовал ради меня. Боялась быть камнем у тебя на шее.
Девушка совсем сбила его с толку.
— Камнем? Каким камнем?
Она ухитрилась слегка усмехнуться.
— Я ведь много читала. Кто-то сказал, что мужчинам, прошедшим войну, не для чего жить. Что бремя любви другого человека делает людей уязвимыми. Заставляет их отодвигаться на безопасное расстояние. Может быть, именно это и убило моего отца. Теперь не узнать. Но я видела, как тебя изменила наша любовь. Как она подействовала на твою реакцию. Ты ведь не мог защищаться, как раньше. Я не хотела, чтобы с тобой произошло то же, что с моим отцом.
— Этого не случилось бы. Я куда хуже отношусь к любимым женщинам, чем к себе.
Она решилась.
— А меня ты любишь?
Он ответил не сразу. Чудилось, что его глаза источают тот нежный зеленый свет, который казался ей столь притягательным. Наконец Эм Джи сжал ладонями ее лицо и заглянул в глаза с такой обезоруживающей искренностью, что у Кэтлин защемило сердце.
— Я люблю тебя, — сказал он. Просто и прямо, как будто это была единственная истина, которую он знал в своей жестокой и беспокойной жизни и которая одна могла сокрушить его.
Именно в это мгновение Кэтлин окончательно поняла, что ничего другого для нее не существует. Ни условностей, ни безопасности, ни душевного равновесия. Потому что только в глазах Эм Джи она обретала новый мир, только его голос говорил ей, что чудеса возможны. Он поразил, околдовал и поработил ее. И даже сейчас, когда ее сердце разрывалось при виде его безнадежно тоскливых глаз, она сознавала, что никогда раньше не испытывала такой сладкой боли.
На горе или на радость, слепо или с открытыми глазами, но она любила его. Зная, что это — безумие, и все же идя наперекор здравому смыслу. Неистово, страстно. Как собственница. И что бы ни принесла ей эта любовь — муки, страдание, даже смерть, — девушка знала, что не сможет отвернуться от нее. От него. Если бы вдруг злой рок вынудил ее уйти и оставить его одного со страшным горем в глазах, она не пережила бы этого.
Ни слова не говоря, Кэтлин протянула руки, как только что сделал Эм Джи, повернула его лицо к себе, увидела кипящие в его глазах злые слезы и улыбнулась так открыто, как подсказывало ей бьющееся по-новому сердце.
— Я тоже люблю тебя, Майкл Джордж Тобин. И что же мы будем делать?
Он вздрогнул от этого прикосновения и от неожиданно прозвучавших слов. Глаза его были прикрыты, лицо словно окаменело. Девушка затаила дыхание.
— Кэтлин, мы не можем… Ты не можешь, — поправился он. — Я не подхожу тебе.
— Чудесно подходишь.
— Я…
— Эм Джи, — мягко сказала она, не отпуская его и стараясь не растревожить старую боль, которую он носил в себе. — Марии и Люси давно нет на свете. Пусть покоятся с миром.
Он открыл, глаза. Кэтлин бесстрашно встретила этот взгляд, уверенная, что не ее слова стали причиной бушевавшей в нем бури. Желая только одного: чтобы он наконец перестал осуждать себя.
— Как я могу быть уверен, что с тобой ничего не случится?
— А что со мной может случиться? Когда все кончится, ты собираешься вернуться в Агентство по борьбе с наркотиками?
— Не знаю. Я вообще не знаю, что мне теперь делать.
— Возьми меня с собой, — попросила она. — Куда бы ты ни пошел. Чем бы ни занялся.
— А если я решу вернуться в Агентство?
— Тогда возвращайся.
Она прилагала неимоверные усилия, чтобы голос ее не дрожал от слез, и смотрела ему в лицо с упрямым небритым подбородком. Лежащие на ее плечах руки слегка дрожали.
— Ты объяснил мне самое важное, Эм Джи. Я не похожа на свою мать. Я сильнее ее. — Она улыбнулась, шепча про себя молитву. — Как ни странно, я поняла, что могу выдержать что угодно и при этом не потерять чувство юмора. — Что-то блеснуло в его глазах.
— Можешь, да? И что же тут смешного?
— Выражение лица бабушки, когда мы войдем в этот громадный дом и я скажу ей, что выхожу за тебя замуж.
Его бровь взлетела вверх.
— Я еще не делал тебе предложения.
Она прижалась к его груди.
— Всему свое время, Эм Джи.
Нежно, как мать, укладывающая в колыбель ребенка, он привлек Кэтлин к себе и прижался щекой к ее макушке.
— Боже мой, милая, ты серьезно? Ты действительно хочешь испытать судьбу?
Она положила голову ему на грудь, обняла за талию и мысленно поблагодарила всех богов, каких знала, за то, что они помогли ей вновь отыскать путь к сердцу Эм Джи.
— Кто-то однажды сказал, что я должна расширить свой кругозор. Вот я и подумала, что замужество — самый приятный способ сделать это.
Они стояли обнявшись. Двое уцелевших в трудной и опасной борьбе и хорошо знавших цену жизни. Слезы Кэтлин капали на рубашку Эм Джи, а его слезы стекали по щеке.
Он выпрямился, приподнял ее лицо за подбородок и уставился в него голодными глазами.
— Тогда осталась только одна вещь, которую нам предстоит сделать, — с видом заговорщика сказал он.
— Что же это? — спросила она, чувствуя, что жидкость, кипящая внутри нее, наконец вырвалась на свободу и разлилась по жилам.
Тобин улыбнулся, и Кэтлин подумала, что можно влюбиться в человека за одну улыбку.
— Сходить к твоей бабушке.
Она дерзко улыбнулась.
— Только после того, как ты примешь душ.
— Не бойся опасностей, — посоветовал он и дернул Кэтлин за нос. — Пусть она увидит меня таким, какой я есть.
Так они и сделали. А когда бабушка пережила это, они сообщили ей хорошую новость.
Эпилог
Солнце готово было скрыться за линией горизонта. По небу плыли облака, позолоченные волшебным светом. Океан вздымал волны, с грохотом бросал их на скалистые уступы Большого Сура и отступал. На скалах резвились выдры и морские котики. Из стереосистемы лилась симфония Моцарта, а на гриле шкворчали куски мяса.
— Как мило, что Дафна и Мартин позволили нам снова пожить здесь, — вслух размышляла молодая женщина, выходя на террасу в пушистом махровом халате.
Эм Джи стоял у перил с бокалом в руках, устремив взгляд на горизонт. Его глаза были спокойными.
