Публичными неприятными сценами я, ей-богу, сыта по горло.
Пытаюсь вставить ключ в замочную скважину, но рука дрожит и ничего не выходит.
— Позволь, помогу, — говорит Кеннет и без труда открывает дверь.
Вхожу в номер и тяжело опускаюсь на кровать. Кеннет садится рядом и кладет руку мне на плечо, но я, дернувшись, отодвигаюсь дальше.
— Вероника, хоть и выглядела нелепо, все верно сказала, — горячо повторяю я.
— Вероника известная сводница, безмозглая дура, к тому же врушка, — говорит Кеннет. — Это она познакомила нас с Анабелл. Если бы ты знала, сколько она для этого приложила усилий!
— Дело не в Веронике, — говорю я. — А в нас. У меня есть муж, у тебя — подруга. Ты на глазах у всех целый вечер беседуешь со мной одной…
Кеннет усмехается.
— Мне что, даже разговаривать с другими нельзя? Может, еще надеть паранджу и пояс верности?
— Сейчас ты в моем номере, на дворе ночь… — устало произношу я.
— Хорошо, если тебе так будет спокойнее, я сейчас же позвоню Анабелл и скажу, что между нами все кончено, — решительно говорит Кеннет, доставая из кармана сотовый телефон.
— С ума сошел?!
— Вовсе нет. Я очень даже в себе и полностью отдаю отчет в том, что делаю. — Он открывает мобильный и уже начинает нажимать на кнопки. Я выхватываю у него трубку.
— Не глупи!
Кеннет одной рукой берет меня за запястье, а второй пытается забрать телефон, но я, как могу ловко, кручу его между пальцами, не желая сдаваться. Ни за что ни про что добровольно поломать жизнь молоденькой женщине — на подобное я не согласна даже за райские удовольствия. Кеннет исхитряется и хватается за телефон, снова открывает его, хоть я и уцепилась за край и крепко сжала пальцы.
— Отдай, — говорит он.
— Нет.
Мы продолжаем борьбу. Трубка неожиданно звонит прямо у нас в руках. Я бормочу «доигрались» и одновременно случайно нажимаю на кнопку приема. Из телефона звучит разгневанный женский голос:
— Кто это?!
Я отпускаю телефон, в ужасе расширяю глаза и прижимаю руку ко рту. Хотела как лучше и только все усложнила.
Кеннет как ни в чем не бывало подносит трубку к уху и наклоняется ко мне так, чтобы я слышала все, что скажет его собеседница.
— Анабелл?
— Ах это ты! — восклицает она до того громко, что я могла бы спокойно сидеть у противоположной стены — не пришлось бы даже напрягать слух. — Где ты?! С кем?! — скандальным тоном спрашивает Анабелл. — Свадьба давно закончилась, я прекрасно знаю!
— Положим, не давно, а четверть часа назад, — спокойно поправляет ее Кеннет.
— Какая, черт возьми, разница?! — кричит Анабелл. — Если свадьба закончилась, ты должен ехать домой, а не прохлаждаться с какими-то…
— Замолчи! — рявкает Кеннет.
— Ты ее еще защищаешь? — визжит Анабелл.
Я вдавливаюсь в кровать. Дожили! Меня почти называют распутницей и вертихвосткой, если выражаться мягко, и это в тридцать-то шесть лет, когда пора позабыть о любых проявлениях легкомыслия и начинать потихоньку готовиться к встрече со старостью.
— Кто она?! Сколько ей лет?! — захлебываясь от негодования, требует Анабелл.
— Послушай-ка… — говорит Кеннет, сильно щурясь.
— Ничего я не желаю слушать! — верещит Анабелл. — Ответь на вопросы.
— По какому праву ты разговариваешь со мной в таком тоне? — совершенно другим голосом — жестко и резко — спрашивает Кеннет.
— А по такому! — кричит та. — По праву твоей подруги, которая хочет, чтобы ей хранили верность.
Кеннет смеется.
— Подруга, очевидно, забыла, как три недели тому назад на виду у всех обнималась во дворе дома в Стейтен-Айленде с толстозадым молодцем. Или же наивно верит, что ее бойфренд никогда об этом не узнает. — Он хмыкает. — О том, чем она занималась с толстяком внутри дома, остается только догадываться.
Мгновение-другое из трубки не раздается ни звука.
— Внутри… ничем особенным, — растерянным голосом говорит Анабелл. — Это Грег, мой однокурсник, — смелее добавляет она. — Я ездила к нему за дисками, он мне их дал, а когда я собралась уходить, стал приставать. Бедняга в меня влюблен, все лелеет надежду…
— Не ври, Анабелл, — с легким пренебрежением, но почти без злости говорит Кеннет. — Если бы он просто к тебе приставал, а ты этого вовсе не желала бы, тогда бы не запускала пальцы в его вихры и не обвивала бы руками его жирную шею.
— Не такой уж он и жирный. Я бы сказала: всего лишь полноватый.
— Называй как хочешь, — безразличным тоном произносит Кеннет.
— Ладно, будем считать, что мы квиты, — примирительно бормочет Анабелл. — Собирайся и приезжай ко мне. Я тебя жду.
Кеннет приоткрывает рот, намереваясь что-то сказать, но она опережает его.
— Кстати, а что ты сам делал в Стейтен-Айленде?
— Работал, — говорит Кеннет.
Анабелл прищелкивает языком.
— Ох уж эта мне твоя работа! Все какие-то тайны, неожиданности, игры!
— Дай бог, чтобы тебе в такие игры не довелось играть никогда в жизни, — мрачно говорит Кеннет, и я задумываюсь, кем же он работает. — В общем, так: если у нас друг к другу столько претензий, давай мирно разойдемся и на этом поставим точку.
— Что-о?! — восклицает Анабелл.
— Я предлагаю расстаться, — четко и спокойно произносит Кеннет. — Теперь же.
— Да ты в своем уме?! — выпаливает Анабелл.
Меня так и подмывает заткнуть уши или убежать в ванную, включить душ и ничего не слышать.
Зачем Кеннет это делает? Чтобы больше не тяготиться отношениями с неверной молоденькой подружкой?
— Я же говорю: ничего серьезного между мною и Грегом не было! — в отчаянии вопит она. — А твоя работа… Я к ней уже привыкла.
— Причин для нашего расставания уйма. Например, и это очень важно, сейчас я не один.
— Знаю. Но я… прощаю тебя! Давай притворимся, что ничего особенного не случалось — ни со мной, ни с тобой.
Кеннет усмехается.
— В чем, в чем, а в этом я не смогу притворяться.
— Но… — По голосу Анабелл я слышу, что она чуть не плачет. — У тебя мои вещи.
— Я все соберу и пришлю тебе, — нетерпеливо говорит Кеннет.
— А у меня твои… — хныкает та.
— С вещами разберемся потом.
— Мою перчатку с бантиком можешь оставить себе на память. — Анабелл всхлипывает. — Нет! Подожди… Скажи, что ты не всерьез.
Зажмуриваюсь. Неужели всему виной я? Как так вышло? Я ведь ничего не замышляла.
— Я всерьез, Анабелл. Так будет лучше для нас обоих, — утешительно-ласковым голосом отвечает Кеннет. — Ты сама это прекрасно понимаешь. Я для тебя старик — скучный, в чем-то старомодный.
