и криво улыбается, а сам наверняка прикидывает, не пора ли осадить наглеца.
Шафер в упор его не видит, выкидывает очередное коленце, поскальзывается на натертом воском полу и растягивается прямо перед темноволосой красавицей. Из толпы выныривает жених, музыка прерывается, некоторые из дам прижимают руки к груди. Шафер неуклюже поднимается, громко смеется и, похлопывая жениха по плечу, что-то говорит, наверное уверяет его, будто все нормально.
Шатенка хохочет, уткнувшись лицом в плечо спутника, а тот стоит в той же позе и с той же кривой улыбочкой на губах, но выражение его лица несколько иное: ну что, допрыгался? Шафер поднимает руки, кивает всем, кто на него смотрит, и подает знак музыкантам. Те продолжают играть.
Забавно, думаю я, делая глоток шампанского. Оно, пока я крутила бокал в руках, согрелось и стало противным. Отставляю бокал, упираюсь локтями в стойку и утыкаюсь подбородком в ладони.
— Интересно, дойдет ли у них до драки? — звучит за моей спиной спокойный мужской голос.
Клянусь, в эту самую секунду я влюбляюсь в американский акцент, может и в самих американцев, вообще в Штаты. Я еще не вижу подошедшего, но знаю, кто это, и по коже, черт знает почему, бегут мурашки. Что он такого сказал? По сути, ничего, а я услышала в его вопросе и нотки нежности, и желание стать друзьями, и готовность скрасить мое одиночество, и даже попытку соблазнить. Проклятье! Мне ли думать о подобных вещах? Наверное, я совсем рехнулась из-за этой истории с мамой и Джейкобом. Да-да, дело, конечно, в ней. И в моем богатом воображении.
Поворачиваю голову, стараясь казаться почти безразличной, и тут же отвожу взгляд в сторону, чтобы незнакомец не заметил, что отражается на моем лице. Он брюнет, с квадратным подбородком, на котором темнеет ямочка; ему в глаза лучше долго не смотреть, не то, кажется, сгоришь заживо.
— Думаете, все идет к мордобою? — спрашиваю я, глядя на шафера, который снова пустился в пляс, опять прямо перед носом у красавицы шатенки.
Незнакомец негромко смеется.
— Возможно, — говорит он. — Нрав у Брайана крутой.
— У Брайана? — переспрашиваю я.
Незнакомец кивает на свирепеющего ревнивца.
— Так его зовут. Брайан, Брайан Литтелл. К тому же бедняга страдает навязчивой идеей: ему кажется, что каждый второй мечтает увести у него жену.
Улыбаюсь. У моего неожиданного собеседника удивительно приятная манера вести разговор. Такое чувство, что мы два давних приятеля, и все же мне не отделаться от смущения, которое я старательно прячу, и все вспоминается то первое мгновение, когда мы только увидели друг друга.
— Брайан, бывало, лез чуть ли не с кулаками на тех, кому до его драгоценной супруги не было никакого дела, — добавляет незнакомец.
— Шаферу-то до нее явно есть дело, — отмечаю я, наблюдая танцующих и все не решаясь вновь заглянуть ему в глаза. — Он готов быть клоуном, лишь бы предмет обожания не сводил с него глаз.
Мой собеседник ухмыляется.
— Предмет обожания — слишком громко сказано. У Джима — шафера — такой заскок: ему доставляет удовольствие публично обхаживать чужих дам.
Смеюсь.
— Прямо как в позапрошлом веке. Тогда окружать вниманием хорошеньких замужних женщин считалось чуть ли не хорошим тоном.
— Ага, — соглашается незнакомец, и я, хоть и по-прежнему не смотрю на него, чувствую, что он улыбается.
— А за ней не грех поухаживать, — говорю я, глядя на шатенку, ритмично двигающуюся в такт музыке и одаривающую улыбками своего поклонника. — Она красавица.
— Кто? Энн? — спрашивает незнакомец. — Гм… Я бы сказал, на любителя.
Бросаю на него беглый вопросительный взгляд и пожимаю плечами.
— По-моему, с такой внешностью, как у нее, можно смело сниматься в рекламе, допустим, элитной косметики.
— Может быть, может быть… — бормочет он, с прищуром присматриваясь к Энн. — Только мне она всегда напоминала… гм… собачку.
От неожиданности я усмехаюсь.
— Кого-кого?
— Собачку, — повторяет мой собеседник, поднося к лицу руку и что-то изображая. — Знаете, есть такие породы… Что-то вроде бульдога или мопсика.
Не слишком красиво являться на свадьбу и обсуждать с первым, кто к тебе подошел, внешность других гостей. Но этот парень говорит об этом так просто и безобидно, что я смеюсь и снова смотрю на Энн. Теперь, когда он упомянул мопсиков, мне тоже кажется, что в ней есть явное сходство с ними. Может, потому, что ее нос немного широковат и как будто слегка приплюснут, или из-за складок, что идут косыми линиями вверх от уголков губ.
— С другой же стороны… — Незнакомец немного наклоняет голову набок. — Да, она вполне ничего… Но вы гораздо красивее, — будто между делом прибавляет он.
Я резко поворачиваю голову, наши взгляды снова встречаются, и я опять вижу в темных глазах перед собой прозрачные колышущиеся язычки пламени. У меня внутри что-то замирает, и кажется, что в эту секунду музыка и смех тактично удаляются на несколько миль.
Вздрагиваю, будто прихожу в себя от полузабытья, сконфуженно краснею, отворачиваюсь и протягиваю руку за отставленным бокалом, чтобы на что-нибудь переключить внимание. Ее уверенно и вместе с тем бережно останавливает его рука, крупная и широкая.
— Минутку, — просит он. — Подождите…
Я изумленно наблюдаю, как мой необыкновенный собеседник огибает угол стойки и что-то говорит бармену. Тот кивает, берет из ведерка со льдом непочатую бутылку шампанского, откупоривает ее и наполняет два бокала искристой светло-янтарной жидкостью.
— Вот, — говорит незнакомец, возвращаясь и протягивая мне бокал. — Шампанское лучше пить холодным, иначе не почувствуешь всей его прелести.
— Это верно, — бормочу я, беря бокал чуть более торопливо, чем позволяют правила приличия, и делая чуть более жадный, чем следовало бы, глоток. Ледяной напиток и игривые пузырьки помогают прийти в норму. Улыбаюсь и с опозданием произношу: — Спасибо.
Брюнет кивает.
— Кстати, я не представился, — протяжно говорит он. — Кеннет О’Дин.
— Рейчел Ковингтон, — отвечаю я. Мы обмениваемся рукопожатиями.
По-моему, моя рука задерживается в его несколько дольше положенного. Впрочем, может, мне это только кажется: с того мгновения, когда он подошел ко мне, время будто потекло в ином темпе. Опускаю руку и делаю еще глоток шампанского.
— Когда я вас увидел, подумал: удивительно, что столь прекрасная женщина стоит одна, — говорит Кеннет.
Взмахиваю рукой.
— Вы мне льстите. Я сегодня в полдень прилетела из Сиднея и с дороги выгляжу отнюдь не лучшим образом.
— Тем не менее смотритесь на все сто, — без тени иронии говорит Кеннет.
Усмехаюсь и заглядываю ему в глаза. Они серьезные и таинственно сияющие.
— Благодарю за комплимент, — говорю я, отворачиваясь. — Я стою одна, потому что… — Вообще-то при желании я без труда нашла бы себе компанию. У австралийца это в крови: он в любом обществе чувствует себя своим. Болтать с незнакомыми — для нас это в порядке вещей. Что может быть проще? Выбираешь, с кем не прочь пообщаться, подходишь, приветливо улыбаешься, задаешь любой вопрос об оформлении зала, певцах или гостинице, а дальше все происходит само собой. Но сегодня все мои мысли о Джейкобе, а из-за разочарования не было никакой охоты с кем-то беседовать. Что же до Кеннета… Он исключение. В нем самом, как мне кажется, полно загадок. Благодаря ему я даже стала смотреть немного по-новому и на молодых, и на их гостей. С его появлением на все вокруг будто вдруг опустился невидимый покров и краски стали ярче, звуки глубже, а лица выразительнее.
