Таким образом Центр решил помочь Мелинде, которая осталась практически без копейки после побега мужа.
Примерно в то же время из Вашингтона вернулся Ким Филби, и Дик Уайт, начальник МИ-5, вызвал его на допрос. Уайт сразу же заявил ему, что считает Кима третьим советским агентом. Затем он обвинил Филби в содействии Маклину, ибо именно Ким, по мнению Уайта, направил Бёрджесса в Лондон, чтобы предупредить Дональда о надвигающемся разоблачении. В обоих своих предположениях он, конечно же, был совершенно прав.
Мысленно Филби репетировал эту сцену так часто, что нисколько не взволновался. Он храбро и энергично защищался.
— Я открыто признаю, — сказал Филби, — что Бёрджесс один из моих друзей, но я не просил его ни о чем подобном. Я никогда не позволял себе смешивать служебные дела с какими бы то ни было дружескими отношениями. Если вы думаете иначе, вам придется это доказать.
Про себя он решил: будь, что будет, а я буду придерживаться этой линии годами.
Агент ФБР, с которым я встретился в 1993 году, подтвердил, что его организация подозревала Филби как советского агента задолго до побега Маклина. Американцы требовали в 1951 году, чтобы его предали суду, но МИ-5 наотрез отказалась. Более того, вопреки совету ФБР, Филби оставался на свободе, хотя весьма относительной, потому что допросы следовали один за другим. В течение нескольких лет его регулярно вызывали в МИ-5. Допрашивали два очень опытных и упорных следователя: Скардон и Гелимус Мильмо. Они, казалось, испытывали особое удовольствие, засыпая его каверзными вопросами.
Время от времени мучители брали Филби с собой за город по субботам и воскресеньям и там, гуляя по лесу и разговаривая на различные отвлеченные темы, как бы мимоходом задавали ему действительно интересовавший их вопрос. Мильмо и Скардон заранее их готовили, причем так, чтобы Филби пришлось отвечать экспромтом. Их метод, хорошо известный опытным следователям, состоял в том, чтобы Филби давал различные ответы на один и тот же вопрос, поставленный в измененной форме.
Много позднее, когда я встречал Филби в Москве, мы часто вспоминали этот ужасный период в его жизни. Он всегда говорил, что такие допросы требовали неимоверного, опустошающего напряжения, чтобы не допустить оговорки и противоречия. И все же Филби держался годами. Я думаю, очень немногие под нажимом этих двух выдающихся специалистов могли так сопротивляться, как это смог сделать Филби.
Осенью 1952 года МИ-5 официально известила Филби о том, что его отношения с Бёрджессом сделали Кима подозреваемым «номер один». В предвидении суда ему посоветовали обратиться за выходным пособием, полагавшимся ему по закону. Для проформы он отказался, но потом все же согласился и подал прошение. Филби уволили из разведки, выдав ему сначала две тысячи фунтов, потом еще две. Кроме того две тысячи были ему назначены МИДом к выплате частями помесячно в течение трех лет. Филби это очень не понравилось, так как ему дали ясно понять, что министерству скорее всего такие выплаты окажутся довольно-таки накладными, и его вполне устроит, если Филби в скором времени осудят и запрячут в тюрьму.
В декабре 1951 года МИ-5 вызвала Филби к себе, чтобы он предстал перед группой следователей. Собираясь туда, он нервничал, но все же чувствовал себя относительно уверенно, ибо насколько ему было известно, против него не имелось исчерпывающих доказательств. Несколько подозрений, в конце концов, не могут стать достаточным аргументом, чтобы обвинить человека. И на этот раз он вышел из переделки невредимым, потому что, услышав первый вопрос, понял, что его инквизиторы не обнаружили у него ничего серьезного: только несколько документов, которые можно было приписать и другим сотрудникам МИ-6. Кроме того, его приободрило доброе отношение к нему со стороны некоторых бывших сослуживцев, которые по-прежнему верили в его невиновность и умело вели кампанию в его защиту.
После побега Бёрджесса и Маклина нам следовало удвоить осторожность в работе с Энтони Блантом. Контрразведка знала его как ближайшего друга Бёрджесса, поэтому за ним зорко следили. Когда Бланта спросили об исчезновении Тая, он сначала решил прикидываться непричастным к этому делу. И утверждал, что понятия не имеет, как все это случилось. Но все его отговорки не могли продолжаться долго. Поэтому Центр дал мне указание склонить Бланта к бегству.
Я встретился с ним в Норманд Парке, небольшом сквере в западной части Лондона. Он не нервничал, не волновался: непроницаемая маска джентльмена, как всегда, оставалась на его лице. Я рассказал об обстоятельствах побега его товарищей и передал пожелание Центра в скором времени видеть Бланта в Москве.
Мы говорили долго. Я объяснял Энтони, что в ближайшие месяцы его станут таскать на бесконечные допросы и даже могут арестовать. Так или иначе, агенты МИ-5 станут неустанно ходить за ним. Но Блант сделал для себя выводы, тем более что допросы уже начались. Когда я сказал, что его побег может быть организован быстро, пройдет без осечек и в Москве его примут очень хорошо, Блант только улыбнулся.
— Конечно, — иронически промолвил он, — вы сможете гарантировать мне и экскурсии в Версаль, если это понадобится для моей работы…
Настала моя очередь улыбнуться.
— Поймите, — сказал Блант, — я просто не смогу жить в Советском Союзе в условиях, которые вы мне предлагаете. Я отлично знаю, как живут ваши люди, и уверяю вас, мне станет очень трудно, почти невозможно жить так же.
Я не знал, что ответить, а Блант продолжал:
— Я проработал много лет в контрразведке. Я уверен, что они не смогут вынудить у меня признания, если я этого не захочу. А я и не подумаю. И если вам интересно знать почему, то могу сказать: я испытываю глубокое уважение и симпатию к Гаю Бёрджессу и лучше умру, чем поставлю его в опасное положение. Пусть он бежал из Англии, но доказательств того, что он советский агент, нет. Поэтому вполне возможно, что Гай когда-нибудь вернется. И поскольку эта возможность зависит от меня, никто не получит никаких доказательств. Я никогда не выдам его. Короче говоря, я категорически отказываюсь бежать.
Мы оба знали, что против него действительно трудно возбудить дело. В молодости Блант не имел даже партийного билета. Поэтому я воспринял его решение остаться в Англии, как fait accompli[37]. Мне не удалось убедить его и ничего не оставалось делать, кроме как договориться о способах связи друг с другом в случае нужды.
Мы прохаживались по скверу, как вдруг Бланту сделалось плохо. Он схватился за грудь, стал задыхаться, лицо его покрылось обильным потом. Я подвел Энтони к скамейке. Его состояние привлекло к себе внимание небольшой группы людей. Незнакомый мужчина предложил вызвать скорую помощь. Медленно приходя в себя, Блант вежливо отклонил предложение.
Через десять минут ему стало значительно лучше, но я сильно испугался и не решался отпустить его домой одного.
— Питер, это случалось уже несколько раз, — сказал он. — Не беспокойтесь, я возьму такси и спокойно доеду до дома. Вот вам еще одна веская причина, почему мне не следует уезжать в Россию. Если я и умру от сердечного приступа, пусть уж лучше это случится здесь.
С этими словами он поднялся со скамейки, пожал мне руку и медленно удалился. Я шел за ним на некотором расстоянии, пока не увидел, как он благополучно сел в такси.
В посольстве я доложил о нашей встрече и о состоянии здоровья Бланта. Коровин сразу понял, что нам не следует здесь проявлять настойчивости. Центр не только решил оставить мысль о его побеге, но и дал мне указание больше не встречаться с Блантом, хотя бы пока не утихнет буря.
Английская контрразведка ни в чем не подозревала меня, хотя я на протяжении последних четырех лет провел буквально сотни встреч с Бёрджессом, Блантом, Кэрнкроссом и другими агентами. Я был уверен, что не оставил никаких следов своей деятельности. С точки зрения разведки моя работа была «чистой», как мы выражаемся на профессиональном жаргоне. Центр получил от меня множество важнейших документов, которые наше правительство использовало должным образом. Более того, я завоевал некоторый авторитет в министерстве иностранных дел. Моя жена получила этому безошибочное подтверждение, когда летом 1949 года приезжала в Москву в отпуск. Ей пришлось зайти в МИД по каким-то административным делам, и один сотрудник, услышав ее фамилию, заинтересовался:
— Так вы — жена Модина?! Мы здесь все ценим его работу в пресс-отделе. Он прислал нам такую
