это обернулось неудачной остротой. Хрупкая ваза, мелкие осколки которой только встали на место, так что клей еще не успел высохнуть, оказалась в центре опасной зоны – среди толпы детей, у которых отняли игрушку, а это похуже, чем оказаться в центре мощного урагана.
Оставаясь одна, я плакала. Это не были слезы, вызванные эмоциональным событием, это не были слезы человека, который столкнулся с язвительным замечанием друга. То было слезы душевной борьбы сдерживаемые в течение тридцати шести лет, слезы долгих лет внутренней пустоты.
К несчастью, я столкнулась с давлением при отсутствии поддержки. Постепенно, я стала соскальзывать в прежние стереотипы, опекая в первую очередь Тодда, стараясь доставлять ему удовольствие, поступаясь при этом собственными потребностями и чувствами.
Боли, отпустившие меня на то время, что я была в Берлингеме, тут же вернулись обратно: головные боли, боли в ногах, спазмы в желудке – все это накатило сплошным потоком и ошеломило меня. Раньше боль была моей постоянной спутницей. Мне некуда было деться от нее, и потому я мирилась с ней. Но теперь, после нескольких месяцев освобождения от мучительной боли, я знала, насколько лучше жить без нее. Я сердилась, что мой прежний враг вернулся, чтобы преследовать меня, а я не знаю, куда деваться. Я была полна решимости никогда больше не принимать обезболивающих препаратов.
Мои головные боли уменьшились, и я воспряла духом, как только Тодд согласился пройти семейное консультирование у доктора Терри Крайсела, терапевта, которого порекомендовал доктор Дэнилчак. И хотя главной задачей было разобраться в проблемах, вызванных последствиями сексуального насилия и связанной с ними терапией, а также полагала, что к этому следует добавить и наши двадцать пять лет невысказанной неудовлетворенности, вызванной неумением нормально общаться. И в личной, и в деловой жизни мы редко разрешали разногласия разумным способом.
Помимо семейного консультирования мне предстояло вновь отправиться в Берлингем для поддерживающей индивидуальной терапии. «Это вроде лучевой терапии после радикальной операции по удалению раковой опухоли»- пояснил мне и Тодду доктор Дэнилчак.
Очевидно, Тодд был против моего отъезда. Для него наши взаимоотношения было первоочередными по важности.
Я чувствовала, что все вот–вот рухнет. «Тодд, если я не позабочусь о себе, будет просто некому продолжать совершенствовать наш брак. Я была не в состоянии объяснить ему, что «пожертвовать собой ради нашего брака», означает разрушить те самые отношения, которые мы пытаемся спасти.
Невзирая на протесты Тодда, я полетела в Берлингем, я твердо решила заниматься и своим здоровьем, и взаимоотношениями с Тоддом. Я плюхнулась на стул в кабинете доктора Дэнилчака и выпалила: «Я готова на все, чтобы спасти наш брак».
Обеспокоенный доктор Дэнилчак с тревогой спросил: «С тех пор, как вы вернулись, что творится с вашим Естественным ребенком, которого вы такими неимоверными усилиями вызволили из небытия?»
«Он умирает», - ответила я.
Доктор Дэнилчак склонился ко мне и произнес: «Как начет ваших отношений с Тоддом, где вы даете ему возможность самому заботиться о себе?».
«Это удается мне с большим трудом. Я обслуживала его все эти годы». Но я начинаю понимать, что если я буду его «целовать да миловать», у него не будет возможности почувствовать ответственность за свои поступки».
Неделя прошла без боли, но полная тяжелого труда. По возвращении домой, в водоворот дел, боль немедленно вернулась.
Я начала понимать, что твердое намерение выжить не было раз и навсегда сделанным выбором. На самом деле это было решение прожить один день. Затем в течение последующих дней или недель я предпочитала умереть. После чего я вновь, всего лишь на один день, выбирала жизнь. Постепенно дней, когда мне хотелось жить, стало больше, чем дней, когда мне хотелось умереть. Мое стремление уцелеть становилось сильнее, чем соблазн погибнуть. Я больше не чувствовала себя «стертой» Богом. Я шла вперед. Я шла вперед самыми крошечными, малюсенькими шажками.
Несколько светлых моментов вселили в меня желание не останавливаться на достигнутом. Изменились наши взаимоотношения с Кей. Я больше не воспринимала ее как своего покровителя. Теперь Кей могла быть мне просто другом. И хотя она чувствовала обиду за мое долгое отсутствие, когда вся ответственность за деятельность «Больше чем друзей» легла на ее плечи, наши отношения становились более здоровыми.
На ежегодной вечеринке с мороженым, устроенной движением «Больше чем друзья», я вся истерзалась, не зная, как себя вести. Мэрилин-взрослая испытывала огромную радость от встречи со старыми друзьями. Мне было приятно приветствовать их и слышать о том, что они молились обо мне в мое отсутствие. Мэрилин – ребенок топталась возле Кей, не зная, куда деваться в этой переполненной комнате. Мэрилин – взрослой хотелось знать, что на уме у ее соседей. Прежняя Мэрилин кружила бы по залу и первой кидалась бы обнимать людей и заводить с ними беседы, устраивая всех поудобнее. Новая Мэрилин держалась в стороне, нерешительная, безмолвная, предпочитая, чтобы ее обслуживали.
В последующие месяцы неожиданно стали возникать конфликты с движением «Больше чем друзья». Многие женщины по-прежнему ждали, когда откроются новые группы. действующие группы жаждали заполучить материалы для работы. Им не терпелось, чтобы я поскорее взяла бразды правления в свои руки. Им требовалось, чтобы я продолжала выступать в прежнем амплуа, в то время как я училась заботиться о себе. Внимание к себе означало длительное устранение от обязанностей. Женщины пытались меня понять, но каждый раз им это давалось с трудом.
Семь месяцев в Берлингеме позволили моему ребенку вести себя свободно и непринужденно. Мои
