Тают бледно-лиловые пятнаНа березовых светлых стволах.Над шумливой рекою — тяжелойОт лазури влекомых небес —Раскачнулся и замер веселый,Но еще не уверенный лес.В глубине изумрудной есть место,Где мне пальцы трава леденит,Где, как в сумерках храма невеста, —Первый ландыш, сияя, стоит…Неподвижен, задумчиво-дивенОслепительный, тонкий цветок…Как весною мой север призывен!Как весною мой север далек!<27 марта 1921>
Всё загудело, всё блеснуло,так стало шумно и светло!В лазури облако блеснуло,как лебединое крыло.И ло?снится, и пахнет пряностволов березовых кора,и вся в подснежниках поляна,и роща солнечно-пестра.Вот серые, сырые сучья,вот блестки свернутых листков…Как спутываются созвучьягремящих птичьих голосов!И, многозвучный, пьяный, вольный,гуляет ветер, сам не свой.И ухает звон колокольныйнад темно-синею рекой!Ах, припади к земле дрожащей,губами крепко припадик ее взволнованно звенящей,благоухающей груди!И, над тобою пролетая,божественно озарена,пусть остановится родная,неизъяснимая весна!<1 мая 1921>
Так вот он, прежний чародей,глядевший вдаль холодным взороми гордый гулом и просторомсвоих волшебных площадей, —теперь же, голодом томимый,теперь же, падший властелин,он умер, скорбен и один…О город, Пушкиным любимый,как эти годы далеки!Ты пал, замученный, в пустыне…О город бледный, где же нынетвои туманы, рысаки,и сизокрылые шинели,и разноцветные огни?Дома скосились, почернели,прохожих мало, и онипри встрече смотрят друг на другаглазами, полными испуга,в какой-то жалобной тоске,и все потухли, исхудали:кто в бабьем выцветшем платке,кто просто в ветхом одеяле,а кто в тулупе, но босой.Повсюду выросла и сгнилатрава. Средь улицы пустойзияет яма, как могила;в могиле этой — Петербург…