и холм — залет перепелиный… О, странный отблеск меловой расщелин древних, где у края цветут пионы, обагряя чертополоха чешую, и лиловеет орхидея… О, рощи буковые, где я подслушал, Пан, свирель твою! Воображаю грань крутую и прихотливую Яйлы, — и там — таинственную тую, а у подножия скалы — сосновый лес… С вершины острой так ясно виден берег пестрый, — хоть наклонись да подбери. Там я не раз, весною дальной, встречал, как счастье, луч начальный и ветер сладостный зари… Там — ночью звездной — я порою о крыльях грезил… Вдалеке, меж гулким морем и горою, огни в знакомом городке, как горсть алмазных ожерелий, небрежно брошенных, горели сквозь дымку зыбкую, и шум далеких волн и шорох бора мне посылали без разбора за роем рой нестройных дум! Любил я странствовать по Крыму… Бахчисарая тополя встают навстречу пилигриму, слегка верхами шевеля. В кофейне маленькой, туманной эстампы английские странно со стен засаленных глядят. Лет полтораста им, — и боле: бои былые, — тучи, поле и куртки красные солдат. И посетил я по дороге чертог увядший. Лунный луч белел на каменном пороге. В сенях воздушных капал ключ очарованья, ключ печали, и сказки вечные журчали в ночной прозрачной тишине, и звезды сыпались над садом. Вдруг Пушкин встал со мною рядом и ясно улыбнулся мне… О, греза, — где мы не бродили! Дни чередились, как стихи… Баюкал ветер, а будили, в цветущих селах, петухи. Я видел мертвый город: ямы былых темниц, глухие храмы, безмолвный холм Чуфуткалэ… Небес я видел блеск блаженный, кремнистый путь, и скит смиренный, и кельи древние в скале. На перевале отдаленном, приют старик полуслепой мне предложил с поклоном сонным. Я утомлен был… Над тропой сгущались душные потемки. В плечо мне врезался котомки линючий, узкий ремешок. К тому ж над лысиною горной повисла туча, словно черный, разбухший, бархатный мешок. И тучу, полную жемчужин, проткнула с хохотом гроза, — и был уютен малый ужин в татарской хижине: буза, черешни, пресный сыр овечий. Темнело. Тающие свечи на круглом низеньком столе, покрытом пестрой скатереткой, — мерцали ласково и кротко в пахучей, теплой полумгле. И синим утром я обратно спустился к морю по пятам своей же тени. Неопрятно цвели на кручах, тут и там, деревья тусклые Иуды.
