Сирию, привозили оттуда товары для жителей Боспора и торговли ими с народами, живущими по берегам Понта Эвксинского и Меотийского озера. Прирастала сила Пантикапея и людьми, принимая в свое лоно выходцев разных народов. При помощи этой силы, объединив вокруг себя несколько греческих городов- полисов, расширяло это царство границы, подчиняя своей власти другие города и племена. Так стали зависимыми от Пантикапея Фанагория и Феодосия, племена синдов, меотов, тавров и скифов. Впрочем, и сам Боспор попадал под влияние фракийцев, понтийских царей, римлян, сарматов. Но это не поколебало величия Пантикапея. Не раз он подвергался пожарам, разрушениям и землетрясениям, но вновь отстраивался, радуя глаз путешественников. Как радовал он жадный до всего нового взор Умабия.
Строения города начинались у самого берега моря. От подошвы скалистой горы город уступами поднимался по ее склонам к вершине, на которой, словно корона, венчающая голову великана, стоял акрополь. За мощными зубчатыми стенами и башнями из сероватого камня гнездилось средоточие верховной власти. Там находились главные храмы города и дворец боспорских правителей. В свете красного предзакатного солнца эти белокаменные здания имели розоватый оттенок, что делало их еще более величественными. К ним и направилось, сойдя с кораблей, посольство аорсов, сопровождаемое Ахиллесом и вельможей, встретившим их у пристани. Подымаясь по каменным лестницам-переулкам, соединяющим земляные террасы, подпираемые каменными же стенами, Умабий невольно сравнивал Пантикапей с Танаисом. Улицы столицы Боспорского царства были ровнее и шире, дома выше и просторнее, крыши большинства из них покрыты черепицей, да и сам город намного превосходил Танаис размерами и количеством жителей. Многочисленность, разноликость и смешанность проживающих в нем людей поразила Умабия. Кроме греков, фракийцев, скифов, синдов здесь проживало множество представителей племен и народов, находящихся под опекой боспорских царей. Немало встречалось сарматов, а также гостей из других стран — высокомерных римлян, курчавобородых сирийцев, болтливых египтян, смуглолицых жителей Аравии и даже таинственных индусов.
Посольство поднялось на вершину горы и, оставив по правую руку огороженные стенами казармы, примыкавшие к акрополю, подошло к воротам. Предупрежденная стража пропустила послов, а за воротами их радушно встретил родной брат царя Митридата — Котис. Он любезно поинтересовался, как прошло плавание, и спросил, понравился ли Умабию город Пантикапей. Аорс развел руки в стороны:
— Это, это так… — вымолвил он, не в силах выразить своих чувств.
Котис улыбнулся, и без того было видно, с каким восхищением Умабий взирает на колоннаду царского дворца, мраморные статуи богов и красоту посвященных им храмов и святилищ. Задрав голову, Умабий посмотрел на главную башню внутренней крепости, расположенной на самом высоком месте акрополя. Каменная четырехугольная башня возвышалась над акрополем, над городом, над всей близлежащей местностью. Чем не гигантский страж, с высоты осматривающий окрестности охраняемого им города?
Умабий разглядел, как из оконного проема верхней смотровой площадки заструился дымок. Наблюдатели давали знать царю Митридату о прибытии посольства аорсов. От крепости к крепости передавалась дымами весть. Таким же способом сообщали боспорцы о приближении врага. В степи тоже порою прибегали к помощи дымов, для Умабия это было не ново.
Котис перехватил взгляд сармата:
— Царь охотится в окрестностях Мирмекия. Думаю, завтра до полудня он примет вас. Ну а сейчас, если моего гостя не утомило плавание по Меотийскому озеру, позволю предложить подняться на башню и полюбоваться Пантикапеем сверху, пока бог солнца Гелиос не спустился к священным водам Океана.
Аорсов проводили в предназначенные им покои. Котис, Умабий и Горд поднялись на башню. Умабий поглядел вниз. Много удивительного удалось ему повидать в последнее время, но то, что предстало перед его глазами, удивило вдвойне. На короткий миг он почувствовал себя птицей, воспарившей высоко в небо. Внизу краснели крыши храмов, дворца, казармы, еще ниже раскинулся город, опоясанный лентой защитных стен, на которые редкими бусинами были нанизаны башни. По улицам и площадям едва заметными букашками двигались люди. На зеркальной глади залива замерло около трех десятков больших кораблей. Иная жизнь… Почему-то вдруг защемило сердце, вспомнилась родная степь, мать, отец. От тоскливых воспоминаний его отвлек Котис. Царевич предложил спуститься вниз и за пиршественным столом отметить их встречу.
Как и говорил Котис, Митридат принял посольство аорсов ближе к полудню в зале дворца. Архонт всего Боспора и Феодосии, царь синдов, торетов, дандариев, пессов восседал на позолоченном троне с высокой спинкой. Справа и слева его охраняли мраморные изваяния грифонов — крылатых чудовищ с телом льва, их свирепые головы были вооружены орлиными клювами. Помимо них за жизнь царя отвечали четыре десятка телохранителей. Воины стояли позади трона и у входа в зал.
Котис сидел по правую руку от Митридата, его трон был скромнее царского, а белая тога поверх голубого хитона и простые сандалии делали его скорее похожим на италийского вельможу, чем на потомка царского рода. Митридат же, наоборот, одет пышно: красный плащ, накинутый на зеленую рубаху с множеством золотых бляшек, синие штаны сарматского покроя, расшитые узором, коричневые кожаные сапожки. Красочный наряд царя завершала золотая корона в виде листьев оливы. На вид Митридату было не больше тридцати, о чем свидетельствовали густые и волнистые, как и у Котиса, черные волосы, высокий лоб, прямой нос, а волевой подбородок лишь подчеркивала тщательно ухоженная бородка. Но из всего облика властелина Боспора внимание Умабия привлекли его глаза… Они хоть и были черными, но все же напоминали Умабию глаза Зимеганы. Взгляд их был так же пронзителен, вот только отсутствовала в них подавляющая волю недобрая сила жрицы. Умабий не отвел своих глаз от царских, впрочем, как не отвел бы он их и от взгляда Зимеганы.
Прием был недолгим. С достоинством приняв дары, Митридат справился о здоровье царя Евнона. Слово взял Умабий:
— Вождь аорсов здоров и силен, как и прежде, стада его тучны, а воины многочисленны. Он прислал нас заверить в его дружеском отношении к тебе, царю Боспора.
Митридат в очередной раз пронзил взором молодого аорса, пытаясь разгадать его мысли.
«Почему он напомнил о многочисленности воинов? Угрожает? Не словами ли своего отца говорит? Почему Евнон признается в дружбе, но помощи не обещает и отправляет посольство в Рим? Может, верховному скептуху и царю аорсов стало известно о моих замыслах, и он хочет оповестить императора? Вряд ли. И все же… Котис сказал, что он и Ахиллес попытаются перетянуть этого молодого аорса на свою сторону. Если это удастся, то можно помочь ему стать царем, а взамен попросить помощь против Рима. Что ж, поглядим» — эти мысли стрелой пронеслись в его голове, вслух царь Боспора промолвил:
— Рад, что царь Евнон здравствует. Я наслышан о его храбрости и благородстве и желаю, чтобы наши мечи никогда не скрещивались. Надеюсь, на обратном пути вы посетите Пантикапей, и тогда я передам царю аорсов ответные дары, свою благодарность и дружеское расположение к нему. А пока, посланец Евнона, прими от меня мешочек с пантикапейскими статерами. В Риме ты найдешь, куда их потратить. Котис тебе в этом поможет.
Митридат хитро глянул на младшего брата. Давая понять, что прием закончен, он пожелал послам спокойного плавания. Котис испросил разрешения проводить гостей.
Царь Боспора задумчиво посмотрел вслед послам.
«Что ожидать от этих аорсов? На кого повернут они своих степных коней? Да и можно ли доверять Котису? Братья мы, но разные. С детства тянется он ко всему римскому. Не выдаст ли?»
Послы ушли, а следом и вельможи, присутствующие на приеме. Остались только молчаливые стражи у входа в зал. Митридат погрузился в раздумье.
Не зря беспокойство и недоверие терзали душу царя. Бывало в истории Боспорского царства, что власть добывалась ценой предательства родственников, шли брат на брата, а сын на отца. Почему же это не могло случиться сейчас?
«Надо бы отправить в Рим верного человека, чтобы он проследил за аорсами и братом. Но где взять такого? Может, Ахиллес?»
Размышленьям помешал вошедший в приемный зал вельможа — распорядитель дворца:
— Царь, прости, что потревожил тебя.
— Говори.
