упоминании о материнстве и детях, с довольным видом слушала рассказы многочисленных приживалок о том, что легко рожают и в пятьдесят… Во дворец даже привели крестьянку, родившую в возрасте тройню, все дети были здоровы, крепки и орали, требуя молока. Такое доказательство должно было убедить королеву, что и ей все удастся.
Она верила…
В Англии горели костры… Теперь на них отправляли уже не только стойких проповедников- протестантов, но и простых крестьян, даже женщин и детей!
Узнав, что королева приказала членам Совета взять под личный контроль дело сожжения упорствующих еретиков, я пришла в полнейший ужас! И Артур-Ренард помогает этим двум моральным уродам в королевском обличье?! Особенно страшным был рассказ о том, как на костер отправили беременную женщину на сносях, прямо во время сожжения у нее родился ребенок, который упал, но его подобрали и бросили в костер!
Услышав такое, я полдня сидела, скрипя зубами, и мысленно клялась, что сорву все их планы, чего бы мне это ни стоило. Тварь, которая спокойно отправляет на костер матерей и даже пальцем не пошевелит, чтобы заступиться за таких же женщин, как она сама, недостойна жить. Да, она Кровавая, и если мне удастся выжить, я всем расскажу об этом сожженном, едва родившемся младенце. Даже если его мать еретичка, даже если она закоренелая преступница, которую надо покарать, то в чем вина едва родившегося младенца?! Пусть кидала не сама королева, но ведь все творилось с ее позволения и даже одобрения. Мария не имела права жить!
Я боролась только с одним — желанием пойти и просто удушить ее собственными руками. Останавливало понимание, что за мной последует Елизавета, то есть сначала казнят меня, а потом Рыжую. И вот тогда костры запылают по всей Англии, как это было в Испании. Нет, мы должны выжить, перехитрить всех и выжить, а Мария — сдохнуть! Мне даже не было бы ее жаль, больше никакими трудностями жизни и характера я ее не оправдывала. Королева, отправлявшая на костер женщин и детей, не имела права ни на жизнь, ни на добрую память, не имела права на оправдание.
Ее епископы, словно соревнуясь, выискивали и выискивали еретиков, норовя выслужиться, показать свое рвение.
Вообще за время правления Марии Кровавой было сожжено около трехсот человек, из них сто — женщины и дети, даже маленькие. Если ребенок — вместилище еретической души, это вместилище должно быть уничтожено. Браво, Мария Кровавая, верно тебя назвали!
Народ ответил слухами о том, что король Эдуард в действительности не умер, что он вот-вот вернется и станет править справедливо, не то что нынешняя королева со своими испанцами. Выкорчевать слухи не удавалось, испанцев ненавидели с каждым днем все больше. Начались стычки даже среди придворных. Испанцы из окружения Филиппа не могли сделать и шагу за пределы дворца без охраны, рискуя быть попросту убитыми.
Ближе ко времени родов появились слухи, подтвердившие мои подозрения, что королева никого не родит, а за своего ребенка выдаст чьего-то другого.
Но мне уже было все равно, я больше не могла находиться вблизи королевы, у которой руки по локоть в крови, просто не могла! Решив уехать в имение Елизаветы и получив на это разрешение королевы, в последний вечер я отправилась навестить приятельницу, понимая, что долго ее не увижу. Сопровождал меня только конюх Уильям, сидевший на облучке кареты. Опасно, конечно, но невыносимая апатия притупила даже такое чувство. На душе было неимоверно погано, ветер разносил запах костров, которых в тот день было устроено два. Снова горели еретики, снова среди них были женщины и дети… Вряд ли они даже понимали, за что подвергаются столь жестокой казни, просто жили как их учили с детства, молились и не желали ничего менять. За что и поплатились.
Мы уже возвращались обратно, когда недалеко от дома карета вдруг резко остановилась. Неужели все-таки напали? Мне было все равно, приятельница, к которой я ездила, оказалась свидетельницей сожжения, она весь вечер рыдала, проклиная непонятно кого: то ли еретиков, из-за которых приходится смотреть на такое, то ли их палачей, то ли тех и других вместе взятых. Я окончательно расстроилась, хотелось одного — домой, причем не в свой лондонский дом, а вообще домой. Ну его, это Возрождение! Какое к черту Возрождение?! Что у них возрождается, если детей сжигают?
Выглянув из кареты, я увидела, что Уильям ругает какую-то женщину, едва не попавшую под копыта лошади. Та вяло отнекивалась. Голос женщины мне показался знакомым. Конечно, это та самая беременная третьим ребенком!
— А ну-ка, подсади ее ко мне в карету!
— К чему, леди Эшли? Она бродяжка…
— Я не бродяжка!
— Садись ко мне. Садись, садись.
Я помогла ей забраться в карету и махнула рукой Уильяму:
— Поехали домой.
Женщина сидела, забившись в уголок, она совершенно промокла и продрогла, но главным было не это, ее, видно, что-то потрясло, и я, кажется, понимала, что именно.
— Видела костры сегодня?
Она разрыдалась, закрыв лицо руками.
— Кто-то знакомый?
— Я не еретичка, нет! Не еретичка! Я хожу на мессы, я не еретичка!
— Тихо, тихо, я тебе верю. Вот мой дом, сейчас ты согреешься и успокоишься…
— Нет, мне нельзя! Мне никуда нельзя! Я должна вернуться домой, они будут меня искать!
— Кто они и почему тебя должны искать?
— Я не могу… не могу…
— Хорошо, я отвезу тебя домой, только сначала ты все же переобуешься и выпьешь чего-нибудь горячего… Пойдем, мы приехали. Это мой дом. Я Кэтрин Эшли, придворная дама принцессы Елизаветы. А кто ты?
Женщина почему-то просто шарахнулась от меня в угол кареты. Я взяла ее за руку:
— Можешь не отвечать. Пойдем в дом, согреешься, переобуешься, и Уильям отвезет тебя, куда скажешь.
Немного погодя она уже сидела перед камином, вытянув ноги к огню и стуча зубами, пыталась проглотить горячий медовый напиток, который приготовила Френсис, единственная из оставшихся в доме горничных.
Вообще дом был пуст. Со мной и так жили всего несколько человек, а собравшись уезжать и получив на это разрешение королевы, я отправила почти всех со скарбом в деревню, чтобы к моему приезду там все было готово. Потому при мне находились лишь Уильям и Френсис, которые тоже уезжали завтра.
— Так где ты живешь?
Она подняла на меня большие перепуганные глаза и замотала головой:
— Спасибо вам, госпожа, но я дойду сама…
— Посреди ночи, беременная? Тогда только утром.
Она рыдала горько и безутешно. Молча гладя светлые волосы с рыжеватым оттенком, я просто давала ей выплакаться. Почувствовав, что плечи молодой женщины перестали сотрясаться от рыданий, тихо поинтересовалась:
— Сожгли кого-то знакомого?
Слезы снова полились ручьем:
— Тетю Анну…
И тут у меня всплыл в памяти когда-то услышанный разговор. Вот почему голос показался знакомым!
— Ты Мэри?
— Откуда вы знаете?
