Миномет бил по ангару, где ремонтировались поврежденные машины. Из пробоин валил дым, пробивались языки пламени. Минометчики перенесли прицел на второй ангар. Мины пробивали алюминиевую крышу, взрывались внутри, но результата заметно не было.
Огонь четырех ручных пулеметов с холмов оказался малоэффективным. Трассы рассеивались, рикошетили от бетонного покрытия. Против «Юнкерсов» пулеметы Дегтярева тоже оказались слабыми. Зато некстати подвернулся пятитонный заправщик. Водитель пытался угнать его за пределы взлетной полосы.
Все четыре «Дегтяревых» скрестили трассы на оранжевой цистерне. Бронебойно-зажигательные пули продырявили емкость, заправщик вспыхнул, превратившись в клубок пламени. Огонь с ревом взметнулся вверх, выкинув угольно-черное грибовидное облако. Огромная лужа бензина растекалась по бетону, вспыхнули колеса «Мессершмитта», готового взлететь.
Пилот разогнал машину, но оторваться от полосы не сумел, лопнула одна, за ней другая шина. Остроносый истребитель, высекая сноп искр, прокатился брюхом по бетону, накренился и, описав круг, перевернулся брюхом вверх.
Пилот «Мессершмитта», молодой летчик, воевал с сорок первого года. На его счету было уже несколько сбитых русских самолетов, сделанных в основном из дерева, со слабым вооружением. От попадания его пушек они разваливались в воздухе. Пилотов, успевших выпрыгнуть, он добивал, поджигая парашют, либо прошивал ноги пулеметной очередью. Человек валился бесформенным мешком на землю, перебитые кости разрывали мышцы, русский тяжело и мучительно умирал.
Летчик видел, как по пыльным дорогам, бросая технику, толпами отступают красноармейцы. Его звено снижалось до высоты ста метров. Две пушки и два пулемета на каждом истребителе буквально выкашивали толпу, оставляя десятки, а порой и сотни трупов. Вместе с красноармейцами уходили на восток беженцы. Разницы между гражданскими и военными, когда самолеты ложились на боевой курс, не делалось.
Глупые русские бабы, одетые в рванье, бросали тележки или мешки и садились прямо на обочину, прижимая к себе детей. Точная очередь раскидывала их в разные стороны. 20-миллиметровые снаряды разрывали детские тела на части.
Один из русских мужиков остервенело гнал телегу через поле к лесу. Он стоял, держась за вожжи, нахлестывая лошадь, которая, чувствуя опасность, прибавляла ходу. В телеге сидели две женщины и двое детей. Пилот спикировал, но мужик резко свернул в сторону, и очередь прошла мимо.
На ухабе выбросило одного из детей, но русский не стал его подбирать, зная, что погубит всю семью. Со второго захода пилот «Мессершмитта» сумел попасть в телегу, убитая женщина вывалилась и покатилась по траве.
Летчик был обозлен, предчувствуя, как над ним будут смеяться товарищи. Он снизился до высоты телеграфного столба и ударил сразу из четырех стволов. От телеги полетели деревянные обломки, отвалилось колесо. Вторую женщину с ребенком перехлестнуло очередью, они тоже выпали из телеги.
Лошадь остановилась. Мужик соскочил, наклонился над убитыми или тяжело раненными, подхватил ребенка и скрылся в лесу. Лошадь пилот убивать не стал, она все равно достанется победителям.
Над ним действительно тогда подсмеивались за неумелую стрельбу. Но это был сорок первый год, он только начинал воевать.
Сейчас пилот пытался открыть раскалившийся фонарь кабины, который вело от жара горящего бензина. Он поджаривался заживо, а фонарь заклинило намертво. Пилот нашарил пистолет и несколько раз выстрелил, перебив крепления.
Фонарь отвалился, летчик упал в горящий бензин. Корпус самолета и крыло мешали ему подняться и немедленно убегать. Он прополз по огненной луже, крича от боли в обугленных руках. Когда поднялся, то горел уже весь. Сделав несколько шагов, упал и закрутился, жалея, что выронил пистолет и нельзя застрелиться. Кричать он уже не мог, гортань сожгло нестерпимым жаром.
Небольшой склад боеприпасов на краю взлетной полосы достать не удалось, зато мины легли рядом с полуторатонной цистерной горючего. Одна из них ударила точно в цель. Полная цистерна не взорвалась, но из выбитой крышки взвился огненный язык. Цистерна горела, расстилая пелену дыма.
Мины, упавшие на крышу центральной радиолокационной станции, не пробили ее, но смяли оба локатора, во все стороны торчали обломки решеток.
В ангаре, где ремонтировались поврежденные самолеты, что-то взорвалось, вынесло ворота. Огонь корежил и сминал гофрированные стены. Сразу две пожарные машины пытались потушить огонь и спасти соседний ангар. В четкости действий немцам было не отказать. Волна пены не дала загореться ангару с секретной техникой.
С дальней вышки по зенитной установке, которую захватили десантники, вел огонь пулеметчик. Мешки с песком мешали Славке развернуть ствол и ударить в ответ.
–?Ленька, сбрось штук пять мешков справа.
Коломеец заколебался. Зажигательные пули, шипя, пробивали мешковину, разрывные лопались мелкими вспышками. Несколько осколков обожгли Коломейцу руку и щеку. Он шарахнулся в угол окопа.
Паша Юркевич, действуя одной рукой (вторая была прострелена), кое-как стащил один мешок. Фатеев вел огонь по вышке, но ствол упирался в остальные мешки.
–?Ленька, а ну полез наверх! Пристрелю!
Коломеец, рослый, неуклюжий, с сумкой для дисков на груди и вещмешком за спиной, перекрестился, сдернул один, другой мешок с песком. Потянулся за третьим. У пулеметчика на вышке был новый «машингевер» МГ-42 со скорострельностью 1200 выстрелов в минуту.
Трассы, хоть и рассеялись из-за большого расстояния, но три штуки угодили в цель. Фатеев услышал характерный треск разрывной пули, удар о металл и крик Коломейца:
–?Мамонька, убили…
Парень ворочался на дне окопа, придавленный мешком с песком. Когда стащили мешок, увидели, что сумка разорвана и пробита. Торопливо сбросили сумку, вещмешок, расстегнули бушлат. Защита из одного пустого и двух полных дисков не помогла.
Разрывная пуля завязла, взорвавшись среди жестяных дисков и рядов новеньких желтых патронов. А две обычные пули винтовочного калибра пробили диски и грудь.
Когда разрезали гимнастерку и тельняшку, увидели, как из двух небольших отверстий толчками выбивает темную кровь. Боец попытался произнести еще какие-то слова, но изо рта тоже пошла кровь. Леня Коломеец, несмотря на мужественную внешность, никогда не отличался смелостью. Но погиб он в бою, выполняя приказ. Преодолел страх и заслужил такую фразу в печальном извещении: «Погиб смертью храбрых, защищая Родину».
Фатеев поймал в прицел вышку с часовым, нажал на спуск. Ему показалось, что пулемет взорвался. Ствол и казенник сорвало со станка, хрустнули сломанные пальцы, обожгло плечо. Слава опрокинулся на спину, тяжелый пулемет, который мог разбить голову, валялся рядом, а вокруг творилось непонятное.
Бруствер разлетался на куски. Из разорванных мешков струился песок. Над головой что-то взорвалось, вскрикнул Паша Юркевич, а Фатееву обожгло лицо.
По предательской зенитной точке, которую захватили русские, вела огонь счетверенная 20- миллиметровая установка. Бронебойные, зажигательные и осколочные снаряды вспарывали мешки, смели бруствер, опрокинули пулеметный станок.
Слава и Паша лежали вниз лицом, закрыв головы руками, сверху сыпался песок и обжигали тело мелкие осколки. «Рано или поздно они нас добьют», — думал Фатеев. Ополовиненный мешок свалился рядом, засыпав руку до плеча песком.
Именно в этот момент Слава услышал непонятный далекий звук. Меняя амплитуду, он то звенел, то понижался до тяжелого гула. Треск разрывающихся снарядов мешал понять, что это такое. Двадцатимиллиметровка вдруг оставила их в покое. С полминуты вокруг висела тишина, затем ударили тяжелые орудия. Непонятный звук растворился в грохоте 88-миллиметровок, трескотне зенитных автоматов.
Но Слава уже понял — это летят наши бомбардировщики.
Трое опытных минометчиков знали свое дело. Уже первыми выстрелами они вывели из строя радары на крыше центрального поста наблюдения, хотя само здание оказалось им не по зубам. Затем издырявили
