что, оказывается, побывал на «сборище нескольких десятков неуравновешенных люмпенов». А видный, но не показавшийся журналистам политик обнаруживает на экране такой монтаж своего выступления да еще с использованием таких спецэффектов, что не может узнать ни себя самого, ни собственных слов. Эффект «Буратино» на ТВ — далекая история. Теперь гораздо чаще прибегают к эффекту «Карабаса-Барабаса»…
От иных именующих себя «демократическими» или «патриотическими» изданий просто разит агитпропом. Кстати, не сомневаюсь: если завтра мы по прихоти Истории или по причине профнепригодности наших реформаторов снова проснемся при тоталитарном режиме, то на телеэкранах увидим все тех же людей, подводящих итоги или комментирующих подробности. Если профессия человека — полуправда, то ему, в сущности, не важно, какую половину утаивать, хотя, конечно, предпочтительнее ту, что подороже…
Вот один лишь пример. Но характерный. Журналисты любят пугать нас пушкинскими словами о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном». Чаще пугают разве только фашизмом, что лично я воспринимаю как бессовестное вранье и прямое оскорбление собственного народа — антифашиста по самой своей сущности. И в этом пугании очень точно прослеживается основной метод управления, используемый «четвертой властью», — метод полуправды, полуцитаты, полуухмылки, полуинформации. Кстати, замечательный журналист, умнейший и честнейший человек А. Гостюшин, автор знаменитой «Школы выживания», незадолго перед смертью начал писать книгу о том, как уберечься от злокачественной полуинформации, полагая, что это — главное условие духовного, да и физического выживания. Есть о чем задуматься. А есть ли кому задуматься? Есть. Порядочных людей, простите трюизм, больше, чем непорядочных. И в журналистике тоже. Беда в другом: честная оценка происходящего для многих пишущих и вещающих в эфире людей снова стала делом кухонным. Приходя в редакцию, журналисты снова становятся рядовыми служащими, участвующими в выполнении общегосударственного плана строительства, но теперь уже — капитализма. И понять их можно. Раньше партийный журналист думал: самое страшное — лишиться партбилета. Теперь, став как бы беспартийным, он осознал: куда страшней — лишиться средств к жизни, которая становится все дороже, ибо быстрое создание класса собственников — дело дорогостоящее, может быть, даже более дорогостоящее, чем быстрая ликвидация того же самого класса после Октября 1917-го. А перспектива нищеты сплачивает похлеще самой строгой партийной дисциплины!
Но вернемся к Пушкину, который, как известно, «наше все». В необрезанном варианте его знаменитые слова выглядят так: «Состояние края, где свирепствовал пожар, было ужасно. Не приведи бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, кто замышляет у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».
ДЕСОВЕСТИЗАЦИЯ
Приснопамятный процесс десоветизации в нашем Отечестве проходил громко — под рев тысячеглоточных митингов, требовавших больше социализма, под залпы показательных парламентских стрельб, под плач беженцев, потерявших кров в кровавой суматохе суверенитетов, под обиженный клекот слетавшихся в страну диссидентов. Зарубежная общественность наблюдала за происходящим в России с чисто спортивным интересом, делала ставки и выигрывала. Оно и понятно — десоветизация на первый взгляд шла успешно: вместо серпа с молотом — двуглавый имперский орел, вместо советской империи — геополитический оглодок с гордым именем Свободная Россия, вместо мелких расхитителей социалистической собственности — крупные банкиры и предприниматели, вместо советов народных депутатов — мэрии и префектуры…
Впрочем, по поводу успешности этой десоветизации у меня есть свои соображения. Скажем, после окончательного развала Золотой Орды, полагаю, на Руси тоже проводилась своего рода «детатаризация», однако не мной сказано: поскреби русского — найдешь татарина. Да, попытка создать нового, советского человека в целом потерпела крах, но, в частности, все мы немножко советские люди. Навсегда. И дети наши будут таковыми, и внуки, и правнуки. Иногда это будет почти незаметно, иногда будет поражать своей внезапной очевидностью: так в вызывающе славянской семье порой рождается маленький очаровательный чингисханчик… Но я о другом!
Дело в том, что одновременно с десоветизацией шел и другой процесс, тихий, неприметный, почти невнятный нам самим, не говоря уже о наших заморских болельщиках, переживающих как личную победу каждый гол, забитый нами в собственные ворота. Процесс этот, понимая всю его неоднозначность и сознавая условность любого термина, я решил назвать
Поверьте, я далек от того, чтобы представить доперестроечную Россию в виде заповедника, где обитали показательно нравственные и примерно совестливые жители и где верхи с заботливостью опытного любовника все время спрашивали у низов, хорошо ли им… Кабы так — советской власти сносу бы не было! Помнится, в начале семидесятых, будучи семейным студентом, я подрабатывал на стройке, почти как Шурик из «Операции “Ы”». Мы возводили дом по спецпроекту: так в те относительно совестливые времена именовалось жилье, которое в нынешнее откровенное время именуют попросту «элитным». Наша бригада состояла в основном из лимитчиков и очередников, работавших, как в ту пору выражались, «за жилье». И вот один каменщик, многолетний, надо сказать, очередник, поинтересовался, что это за странное помещение — без окон, без дверей — наблюдается в каждой возводимой квартире. «Комната для собаки», — заглянув в спецпроект, простодушно ответил прораб. Что же тут началось! «У вас совесть есть? Мне с тремя детьми жить негде, а вы комнаты для собак строите!..» — кричал каменщик. Был он хоть и не в фартуке белом, но весьма революционно настроенный. Началась стихийная забастовка, понаехало страшное количество начальства на черных «волгах». И вот что любопытно: начальники не ругались, не возмущались, а, наоборот, чувствовали себя как-то неловко, уверяя, что в их собственных квартирах никаких комнат для собак и в помине нет. Думаю, кое-кто из них лукавил. В общем, пролетариев успокоили и вернули к общественно полезному труду, а зачинщика, бесквартирного многодетного каменщика, потом вызвали куда следует и потихоньку дали жилье из какого-то райкомовского фонда…
Но нечасто в те годы бунты против «комнат для собак» заканчивались столь удачно. Кстати, в том самом спецдоме получил квартиру мой знакомый, а вся его заслуга перед Отечеством заключалась в том, что женат он был на дочке кандидата в члены Политбюро. Именно жажда социальной справедливости погнала наш народ из чахлого оазиса социализма в барханы демократии и зыбучие пески рыночных отношений!
Я недавно перелистал прессу первых лет перестройки. Так и есть: среди самых употребимых слов — «совесть» и «справедливость». А потом сравнил с текущей периодикой: эти два слова в ней почти не встречаются, а если и попадаются, то исключительно в каком-то постмодернистско-ироническом смысле. Эта заурядная лексическая подробность на самом деле — свидетельство огромных и страшных по своим последствиям сдвигов в общественном сознании. Вспомните, как нетерпимы мы были к любым проявлениям несправедливости! В багажнике у партийного босса обнаружили связку копченой колбасы… Позор! У маршала Ахромеева на даче два холодильника… Срам! Опять полуговорящего Брежнева на трибуну вынесли… Они что там, наверху, нас за идиотов считают? Увы, считали и считать продолжают до тех пор, пока не оказываются внизу или на кладбище…
Помнится, в школе нас заставляли наизусть учить признаки гипотетической революционной ситуации. Но судьба удружила наблюдать революционную ситуацию воочию. И теперь, на основании личных впечатлений, я хотел бы добавить еще один пункт к хрестоматийным признакам. А именно: резкое обострение у граждан чувства социальной справедливости в формах, не адекватных конкретной политико- экономической ситуации. Грубо говоря, это такая общественная ситуация, когда слезинка ребенка может непоправимо переполнить чашу народного терпения. И пусть потом историки выясняют, что это, оказывается, были слезы радости по поводу покупки внепланового мороженого.
Шучу? Только наполовину. Вспомните сарказмы и анекдоты в связи с жилищной программой, обещавшей каждой семье отдельную квартиру до 2000 года. Только идиоту было не ясно, что полностью ее выполнить невозможно. Но, с другой стороны, только идиот мог не заметить, что в ходе попытки выполнить эту неосуществимую программу миллионы семей улучшили свои жилищные условия. Не заметили…
