– Так обложи!
– Так он тутошних на службу не берет, не подпускает… Одначе подумаем, помыслим, что можно сделать.
– Так все ж таки заплатил Острожец, не стал кобениться?
Ларион Степаныч пожал плечами:
– Так он и не кобенился – не дурак. Хитрый! А те, кто кобенился да лишнего платить не хотел, тех уж и… В общем – управились с ними. Остальные – сразу платить.
– Как и всегда, как и всегда, – покивав, воевода неожиданно строго зыркнул на собеседника. – А жаловаться не побегут? А, Ларион? Вдруг да князь их наветам внемлет? Всякое бывает, врагов да завистников у нас много. Чай, непростые люди, язм – воевода, ты – старший дьяк.
– Не побегут, – поспешно успокоил Ларион Степаныч. – Из-подо льда-то не выберутся!
– Так ты их в прорубь, что ли?
– А куда ж? Слава Господу, есть еще верные люди, – дьяк набожно перекрестился на висевшую в красном углу икону в добротном серебряном окладе. – Кстати, господине Иване Кузьмич, надо бы их отблагодарить, людей-то. Манефу-колдунью взяли, пытали, да на казнь. Большое дело сладили! Мы на колдунью-то не только мор да глад, но и купчишек повесили… тех, кто «лишнего» платить отказался. И нашли же словцо – «лишнее»! Вот пущай теперь под водой подумают, хе-хе-хе.
– Дак серебришко для людишек твоих сейчас оставить? – пригладив бороду, спросил воевода.
– Сейчас, господине. Как раз ближе к ночи верный человечишко с докладом явится. Может, еще и сеструху Манефину – Серафиму, возьмем!
– Серафиму? – удивился Иван Кузьмич. – Она что, тоже волхвица?
– Волхвица – и кудесница, и ведунья, и чаровница. Мнози грехи на ней, если схватим, сам митрополит благодарен будет.
– Иди ты – митрополит! – скептически скривился воевода. – Можно подумать, он про эту Серафиму ведает.
– Не ведает, так проведает. Как доложить, – ухмыльнувшись, старший дьяк заложил руки за спину и прошелся по горнице. – О частоколе осмелюсь напомнить – подгнил частокол-то, а ведь совсем недавно бревна меняли.
– Ну и подгнил! – поведя плечом, гость нервно прищурился. – И что? Князь наш, Белозерский, сам же и велел – побыстрее да подешевше ладить. Вот и сладили.
– А серебришко-то на Москве выпросили. А вдруг да князь ярыжку своего пришлет – посмотреть, глянуть?
Побелев лицом, воевода гневно замахал руками:
– Эй, эй, ты что такое несешь-то, Ларионе!
– Я говорю вовсе не о том, что обязательно будет, а о том, что может быть, – невозмутимо пояснил дьяк. – А нам надобно сделать, чтоб не было. Чтоб никакой опасности, чтоб спокойно все, как говорят – шито-крыто.
– Ну-ну-ну-ну! – Иван Кузьмич забарабанил по столу пальцами. – Говори ж, не тяни – что придумал?
– Серафима-волхвица частокол на гниль извела! – с усмешкой промолвил Ларион Степаныч. – Явилась из лесищ – за сестрицу свою казненную отомстить. Колдовство, чары свои не токмо на людей, но и на стены, на башни наводила – Угловая-то башенка, я чаю, тоже не очень, как бы не рухнула князюшке нашему на голову.
– Тьфу ты! Типун тебе. – Воевода снова перекрестился и неожиданно хохотнул. – А с колдуньей ты, Ларион, хорошо выдумал. Про наговор-то на стены подтвердит кто?
– Есть видоки-послухи.
– А как их под кнут?
– Кату скажем – как надо бить будет. Так, поцарапает слегка… Но ведь они и серебришка получат изрядно! Есть смысл все, что надобно, подтвердить.
– Опять серебришко!
– Тут, господине, никак скупиться не надобно – дело такое.
Иван Кузьмич махнул рукой:
– Ла-адно, заплатим. Сколько оставить-то?
– А вот. – Дьяк взял с лавки вощеную дощечку, видать, заранее приготовленную. – Здесь все выписано, подсчитано…
– Да ну-у-у, – гость скривился, словно от зубной боли. – Ты мне не показывай, ты словами скажи!
– Два полсрока и еще две с половиной денги, – тотчас выпалил Ларион Степаныч.
– Сколько-сколько?!
– Сам же, Иване Кузьмич, просил – словами.
– А не многовато ль?
– Все подсчитано.
– Ладно, – воевода в который раз уже махнул рукою и тяжело поднялся на ноги. – Возьми сам, сколь надобно. Пойду я – засиделся. Кликни слугу. Скажи, пущай челяди моей скажет – иду. Коня пусть подведут.
– Сейчас, сладим.
Быстро отсчитав серебро, старший дьяк, как и полагается, лично проводил важного гостя до самых ворот, поклонился:
– Доброй тебе ночи, Иване Кузьмич. Заезжай еще – то честь великая.
– Загляну, загляну, заеду. – Воевода дернул поводья коня. – Н-но!
Выехал за ворота. Зачавкали по грязи копыта. Впереди и сзади побежали слуги. Хоть и ехать-то – совсем рядом, а все ж не пристало знатному и именитому человеку пешком, как какому-нибудь шпыню ненадобному, хаживать.
Проводив воеводу, Ларион Степаныч отдал распоряжения слугам, поднялся обратно в горницу и, расставив фигуры, принялся играть в шахматы сам с собой. Играл не спеша, с усмешкой, покуда за окном уж совсем не начало темнеть. И вот тогда-то в дверь постучал слуга.
– Зови! – выслушав, нетерпеливо махнул рукой хозяин. – Сюда, в горницу, веди.
Слуга неслышно исчез с низким поклоном. Немного погодя послышались за дверью шаги.
– Можно, Ларионе Степаныч?
В горницу несмело заглянул мордастый парень лет двадцати, тот самый, что на пару с крючконосым лиходеем не так давно неудачно пытался ограбить Вожникова. Сильный, но с округлыми покатыми плечами, круглое, с курносым носом лицо можно было бы счесть по-сельски простоватым, если бы не хитрый прищур сероватых глаз с белесыми, как у поросенка, ресницами. Обычное крестьянское лицо, каких много, но вот взгляд…
Отвлекаясь от шахмат, дьяк поднял глаза:
– А, Онисим! Проходи, проходи… что-то я тебя нынче заждался.
– Не мог я, господине, ране явиться, – поклоняясь, изрек новый гость. – Все следил.
Ларион Степаныч насмешливо вскинул брови:
– И за кем же ты, осмелюсь спросить, следил? Опять за каким-нибудь ярыжкой или рыбником?
– За ним… за рыбником, – покивал Онисим. – Миколой его зовут, он весянин наполовину.
– Так тут многие – из веси.
– И к вере нашей хрестьянской – не очень, все больше идолов своих поминает.
Дьяк недовольно поморщился:
– Помнится, ты об этом уже говорил. Что нового? Иль просто так пришел… за серебришком? Просто так – не дам!
– Что ты, что ты, господине Ларионе Степаныч! – Парень мелко затрясся, видать, рассчитывал все же на серебряхи, а тут – такой облом. – Язм об том и прибежал, об новом-то доложить, потому-то и припозднился.
