– Тише, заснул Андрюша! – шикнула на него Анна.
– Да не спит он, отдыхает, – отозвался Лапоть. – Что вы стоите? Разбирайте вещи.
Он шмякнул на стол тяжелую сумку, потянул молнию. Анна увидела сверху что-то незнакомое, полосатое. Змеисто выполз длинный рукав. Халат, чужой, не ее. Какой скользкий.
– Пушкина нет, зато пончики! Пончики рядом. Тут ларек на углу, – беспечно извивался Лапоть. – Немного постоять – пончики горячие!
– Пончики? – бесстрастным голосом повторил Андрей, приподнимаясь, вдавливая локоть в подушку. – Погоди, погоди. Пончики… Пальцы в масле, всегда липкие от сахара. – Он что-то искал в памяти и наконец нашел. – Ты… ты… – От него потянуло зловещим холодом. Он поглядел на Лаптя. Анна вдруг услышала звук этого взгляда, он был, как горный обвал, и поэтому, когда Андрей заговорил, Анне показалось, что говорит он совсем тихо. – Ты что, спятил, идиот, недоносок? Как посмел? Отвечай!
– А-а! – втянул в себя крик Лапоть. Он весь укоротился, словно на него надавили сверху. Голова вдвинулась в плечи. – Ты что? Ты что? Я же тебе называл адрес, два раза, нет, три, нарочно. Чтоб ты усек. Разве ты не… знал?
– Знал?! – Eицо Андрея исказилось.
«Господи, хоть бы поссорились, пусть, пусть…» – с надеждой подумала Анна.
– Прости, я думал, тебе все равно. Времени-то сколько прошло. – Лапоть торопился, боясь, что Андрей прервет его. Он, по-лакейски согнувшись, стоял перед Андреем, и лицо его болезненно дергалось. – Ты же сам сказал, все равно где, только побыстрее. Помнишь, помнишь, под Новый год? Подвернулась Лариска. Комнату, говорит, сдаю. Я ей: только чтоб было чисто. Еще обрадовался, повезло, угодил. Прости, сам не пойму, что со мной последнее время. Соображать стал туго, все из рук валится. Главное, думаю, в центре, у метро. Дурак, дурак…
Андрей, приподнявшись, оглядел подушку, свой локоть. Потер его ладонью, словно стряхивая что-то невидимое.
Лапоть задыхался, боясь распрямиться. Анна вытащила из сумки полосатый халат. За халатом сама собой потянулась прозрачная ночная рубашка. Будто Лапоть второпях запихнул в сумку обрывок ветра, потому что рубашка сама поднялась и расправилась в воздухе, шевеля рукавами и что-то напоминая Анне.
– Эдик, это не мои вещи, – сказала Анна. Но Лапоть мимоходом глянул на нее с такой ненавистью и болью, что она замолчала.
– Я ведь что хотел? Как лучше и побыстрее. Старался. По глупости. – Он хватил себя кулаком по лбу, и лоб отозвался медным звоном. – Мы с Лариской друзья. С тех пор еще. Но если ты о вещах, не беспокойся, ничего нет. Все новое. Тетка ее подчистую тогда еще все вывезла. Точно знаю. А Лариска полный ремонт отгрохала. Я же раньше тут бывал. Тогда, тогда… Нет, ты не помнишь, не знал. Неважно. Все проверил, ничего не осталось, клянусь, ни вещички. – Взгляд его клянчил, вымаливал прощение. – Только коробка с нитками. Так Лариска и та побрезговала, отдала этой карге богомольной с ее идиотиком. На память.
«Выкрутится, ведь выкрутится, сволочь такая, – отчаиваясь и чувствуя набегающие слезы, подумала Анна. – О чем он? Да все равно. Разве от Лаптя отделаешься?»
– Где она спала? – резко спросил Андрей.
– Не тут, не тут, ты что? – заметался Лапоть, кружа по комнате. – Вот где, вспомнил! – Он указал на сервант, раздавшийся вширь от обилия хрусталя. – Здесь у нее тахтушка стояла. Нету больше тахтушки, и ниток нет, ничего нет. Всем ее обеспечивал. Хотел подкормить. Я ей колбасу докторскую, сырки шоколадные. Чего ее икрой пугать? Ведь она и от севрюги шарахалась, дорого очень. А с Лариской мы…
– Хватит, надоел, – Андрей сел, потер виски.
– Так я и думал! – с облегчением взвизгнул Лапоть. Он сделал странное движение руками, будто сбрасывая с шеи что-то невидимое, давящее. – Я что, я ведь как тебе…
«Вывернулся», – с отчаянием подумала Анна.
Андрей встал, расслабленно потянулся, зевнул.
– Андрюша, ты останешься? – Анна торопливо запихнула в сумку чужие гладкие вещи. – Или как? Ну, как тебе удобнее, – Анна выговорила это, уже смиряясь. Неужели она будет ночевать тут одна? Вот Лаптю можно, он уйдет с Андрюшей. Они еще на лестнице поговорят, на улице. А вечером… Боже мой, ему все можно, вечером он придет к Андрюше, а мне нельзя.
– Тахта узкая, Анюта, козочка, – злорадно рассмеялся Лапоть. – Все не охватишь, чтоб вам и звезды на кухне, и мебель. Скучно с вами, если уж по правде, вечно вы недовольны. Вот есть же такие люди!
Анна провожала взглядом каждое движение Андрея. Он поцеловал ее в висок, в бровь, поцелуй был холодный и твердый.
Протяжный скрип и на конце: тук! Это Лапоть с той стороны толкнул дверь.
Ушли… Зябко как. Батареи плохо греют, что ли. Все отблескивает опасно. Это не хрусталь, бритвы, провернутые в мясорубке. Пастух и пастушка слиплись в фарфоровом поцелуе, и ветер бесстыдно заголил круглые ягодицы. Временно, временно… Ой, до чего пописать хочется. Даже не знаю, где уборная.
Анна вышла в темный коридор. Тут, что ли? А входная дверь? Где она? Дорожным знаком высветился прозрачный янтарный локоть, и хризантема на плече хрустела бабочкой.
– Кухню ищете? Правая горелка будет ваша, – скрипнул голос, – там мое мясо сейчас варится. И не ходите в сапогах, у нас в тапочках ходят.
Открылась еще одна темная дверь, засветился маленький грот уборной с низким унитазом. Из уборной, держась за руки, вышли старушка и мальчик с прохладным прозрачным лбом.
– Это у вас ножки? – ровным голосом спросил мальчик.
– Тебе туда? Иди, иди, не пахнет, – ласково сказала старушка, за повисшую руку уводя мальчика. – А Петенька у нас больной, неполноценный. Заходи к нам, телевизор будем смотреть.
Старушка толкнула стену, в стене оказалась незаметная дверь, открылась комната, полная зеленого золота. Между окнами лежала горками уложенная антоновка, и, напитавшись солнцем, уже светила сама, и каждое яблоко было обведено мреющим венцом. Белые подзоры на высокой постели, толстой домашней вязки. Умильно светила маленькая красная лампада под иконами в правом углу.
– Как у вас хорошо, – щурясь от сочного пахучего света, сказала Анна, ступая на пестрый опрятный половик.
«Тут – рай», – подумала она.
– И вправду хорошо, – заулыбалась старушка. – Мы с Петенькой хорошо живем, чего Бога гневить. Я на Петеньку заказы получаю в магазине. Спец – называется магазин-то. Телевизор по талону купили. Дочка моя померла, стеной ее на производстве задавило. Царство ей небесное! – Старушка важно перекрестилась. Медленно и низко поклонилась иконам, легко выпрямилась. – Вино пила от жизни. А добрая была, всех жалела. Муж-то ее теперь от алиментов бегает, да Бог с ним. У него дети пошли хорошие, здоровые, пусть его. Нам с Петенькой хватает. – Старушка рассказывала с ласковым удовольствием, видно, не единожды повторенное. – Вот только Лариска, соседка моя, что комнату тебе сдала, со всеми лается. А как ей не лаяться, если она собак рожает и продает. Три сучки держит и кавалера к ним. Большие деньги берет. А потом через организацию ихнюю собачью продает. Собаки страшные, не приведи Господь. Все морды в репьях. А какая прежде, до Лариски, девушка тут жила… Да ты садись, садись.
Анна села, и тут же перед ней сама собой появилась чашка с горячим чаем, а в стеклянной вазочке – крупный колотый сахар.
– Какой у вас чай! – Анна с наслаждением сквозь пористый сахар всосала горячий чай. – Давно с таким сахаром не пила.
Клеенка на столе чистая, не липкая, была тоже обвязана кружевом, и это понравилось Анне, никогда такого не видала.
– Все вяжу, вяжу, кружева всякие, не могу долго этого врага смотреть, – старуха указала локтем на телевизор, заботливо укутывая чайник чем-то теплым. – Говорят, где иконы, нельзя телевизор держать. Так у нас помещение одно, не разбежишься. А ниток сейчас нет, не вяжу больше, весь запас извела.
Анна даже не заметила, как в глубокой тарелке появилась желтая, готовая расколоться от спелости антоновка, а рядом толсто нарезанная колбаса.
– Мне лучше еще чаю, если можно, – попросила Анна.
