От этого сгнившего слюнявого голоса Анна тихо застонала.
– Ты, Петюня, в это окно. Толяня туда. А мы отсюда.
– Ребя, только честно, не как в тот раз. По очереди.
Сразу зазвенели стекла в окнах и справа, и слева. Кто-то саданул плечом в дверь. Всхлипнул старый замок. Отлетела узкая планка. В щель просунулась рука, нащупывая задвижку.
Анна зажмурилась, сжалась в углу.
«Уж хоть бы не мучали, сразу убили…» – только и подумала Анна.
Теперь весь дом сверху донизу сотрясался и раскачивался. Поскрипывали, шатаясь, бревна. Кто-то, треща шифером, карабкался по крыше. В окнах чернели квадратные плечи. Оконный шпингалет, не выдержав, тонко пискнул и отскочил. Окно, бренча треснувшим стеклом, начало медленно, медленно отворяться.
– Анюта, козочка, а-у! – злорадно дунуло из окна.
Не может быть! Померещилось, не может быть.
– Козочка… – снова проблеял знакомый голос.
Анна затряслась от немых рыданий, содрогнулась, обхватила голову руками в безнадежном желании спрятаться, забиться в щель. Рама продолжала с тонким скрипом открываться все шире, шире…
Вдруг раздельно и ясно зазвонил телефон. Звук этот уверенно упал из другого мира. Оглушительный вой нечеловеческой злобы взвихрился там, снаружи. Кто-то с воплем скатился с крыши и грохнулся оземь так, что содрогнулся весь дом. По стеклам потекли длинные руки с зеленоватым отливом. Блеснули кровавые глаза и погасли. Все разом стихло: ни шагов, ни голосов, ни малого движения. Повинуясь легкому дыханию сквозняка, само закрылось окно. В освободившейся тишине ровно звонил телефон.
Телефон? Где? А… на полу! Анна рухнула на колени, поползла, ища по звуку, откуда слышатся звонки телефона. В темноте нашарила трубку. Горло словно песком забито, с трудом выдохнула:
– Алло…
– Аня, это я, – услышала она удаленный невесть каким расстоянием Сашкин голос. – Я только с поезда. Аня, не вешай трубку, я еле дозвонился.
– Саша, на меня сейчас напали!
– Напали? Кто?
– Не знаю. Шпана. Пьянь какая-то. Не знаю. Ты позвонил, они испугались.
– Я сейчас приеду.
– Только скорей. Я боюсь. А как, как? – торопилась Анна.
– На такси, на машине. Не бойся, жди меня.
– Ты где, где?
– Я из автомата. Ты не бойся. Придвинь что-нибудь к двери. Тяжелое.
– А ты где? – она цеплялась за его голос, боялась, что он замолчит, всем своим страхом торопя его.
– Запрись получше и жди.
– Как получше? Я не знаю, как получше.
– Аня, у тебя такой голос. Ты что-нибудь прими или выпей. У тебя есть? На той полке, слева, там бутылка, ты увидишь. Выпей.
– Да, да.
– И ничего не бойся, слышишь? Я скоро.
– Ты привези…
– Что? Я все привезу. Знаешь, я кончил ту работу. Но об этом потом, потом. Я еду.
Анна пересела поудобней, уперлась рукой в пол. Из-под ладони что-то гранено-скользкое выбросилось и плоско скакнуло в сторону.
– Ой, нашелся! – тонко и счастливо вскрикнула Анна.
– Нашелся? – странно повторил Сашка. Голос его отвердел. – Все, Аня, я сейчас. Жди.
Анна посмотрела в окно. Небо проснулось, серебрясь, разжижая звезды, поселившиеся в листве. И птица трепетала, повиснув в воздухе на одном месте, не отлетая от куста. Анна, не отдавая себе отчета, все шарила рукой по шершавому дощатому полу. Наконец, рука нащупала то, что искала: камень. Вот он. Она крепко зажала его в кулаке, маленький, овальный, живой.
Нашелся.
– Нет, не надо, не приезжай, – слабея, чувствуя нестерпимую боль в груди, губя все, сказала Анна.
В тот же миг что-то словно взорвалось в голове Анны. В трубку, оглушая, вломился скрип и скрежет. Хруст не поймешь чего: металла, стекла, костей. Кто-то огромный, тяжело дыша, надвинулся, все раздавил, смял.
– Сашка! – испуганно позвала Анна. – Саша, что?
Но он не ответил.
– А-а-а!.. – услышала Анна протяжный, удивленный вскрик. Он высоко оборвался и опять, снова, уже совсем затихая, еле слышно: – А-а-а…
Нет, это не Сашка, это не может быть Сашка. Стон, хрип, потом странное бульканье.
– Сашка, ты где? – отчаянно крикнула Анна. – Не молчи!
Сашка опять не ответил.
– Пок-пок-пок, – где-то далеко телефонная трубка раскачивалась, ударяясь обо что-то.
Чудище тяжелое, неповоротливое, грузно вздохнуло, повернулось с боку на бок по хрусткому, ломкому, мягкому, будто живому.
– Пок-пок… – все реже, – пок…
И короткие гудки в трубке.
Что же это, как станция работает? Только включили телефон, и на2 тебе, сразу поломка. Треск, шум, Бог знает что… Нет, не так я поговорила с Сашкой. Этот камень проклятый подсунулся не вовремя. Проклятый? Сама я проклятая. Потому что тот, другой, все равно не отпускает меня, будто осталась какая-то надежда. На что надеешься, дура? Ведь не на что. Но в каждом сне он где-то рядом, вот сейчас откроется дверь, и он войдет. Сквозь дождь, вместе с ветром, или вдруг косо повалит снег, и одно плечо белое…
Матери надо позвонить, может, хоть как-то работает телефон. Мать, небось, и спать не ложилась, сидит с нитроглицерином. Анна невольно вздохнула. Ну и ночь. Она снова сняла трубку. Застарелая, пыльная тишина жила в ней. Анна дунула. Ее дыхание вернулось, ответило ей из трубки. Она посмотрела в окно. Лазурь небесная сияла сквозь мелко нарезанную молодую зелень. День будет хороший, ясный. Синица, все так же трепеща крыльями, повисла над кустом сирени, не опускаясь и не отлетая, подвешенная на серебряной нити.
Глава 23
С вокзала Анна позвонила матери.
– Ты не знаешь? Не знаешь? – все повторяла Вера Константиновна звенящим помолодевшим голосом. – Господи… Боже мой!
– Славка? – еле ворочая языком, выговорила Анна.
– Ты не знаешь? – снова бессмысленно повторила мать.
– Что? – в ярости торопя ее, выкрикнула Анна. – Да говори же! Что? Ну!
– Ты не знаешь? Саша… Его машиной сбило.
– Сашу? – плохо соображая, повторила Анна. Но холод страшного предчувствия уже проник в грудь и сжал сердце. – Как это… сбило?
– Ночью. Он из телефонной будки говорил. Позвонить, видно, хотел. Машина наехала… Ищут.
На похоронах было много народу. Гроб не открывали. Кто-то подходил к Анне, она не различала. Потом из сутолоки чужих лиц выплыло несчастное, ищущее ее взгляда лицо Ильи. Правый глаз у него был затянут кровяной пленкой. Слезы лились из больного глаза. Анна тупо удивилась, как можно плакать одним глазом. Ее руке стало жарко и влажно, она поняла, ее за руку, не отпуская, держит Илья. Но Анна тут же забыла о нем.
Где-то сбоку она увидела мать. Ее поддерживали две скорбные, серые старухи. И они, наверное, не устояли бы, упали, но их тоже поддерживали старые, полуистлевшие тени. Анна поняла, горькие эти старухи стоят на ногах только потому, что крепко, нерушимо держатся друг за друга.
