пробиваются, хотят пробиться — Земля догадалась бы по осколкам радиограмм. Но передатчики корабля бездействовали, словно их намеренно отключили и не желали включать. Скорей всего, Федор того и добивался, чтобы его правильно поняли: молчу, мол, потому, что так надо, так задумано, и Р-облако тут ни при чем, не путайте хрен с огурцом.
А мы и не путали. И вовсе не из служебного только рвения Долин дневал и ночевал на радиокомплексе. Тем более я не из собачьей привязанности к шефу поминутно бегал к нему в кабинет. Мы уже чувствовали. Ждали развязки. Со дня на день. В любой час.
Дважды мне снился один и тот же сон. Будто мы с Долиным пробираемся глухой ночью сквозь непроглядную чащобу и выходим к лесной сторожке. Вокруг сосны стеной, кроны сомкнулись, звезд не видать, и сторожка, оказывается, никакая не сторожка — двухэтажная хоромина с высоким крыльцом. Из окон свет бьет, да такой яркий, словно внутри вместо лампочек софиты наяривают. Долин сует мне в руки какую-то коробку, перевязанную шелковой тесьмой, сверху бантик. «Отнеси, — говорит, — подарочек». Я вроде бы понятия не имею, что в коробке, но что с ней делать — знаю. Прокрался на крыльцо, сунул под дверь и бегом назад. Сейчас кто-нибудь выйдет из дома, увидит, возьмет и только потянет за тесемочку — бабах, поминай как звали... Сидим мы вдвоем в засаде, не дышим, ждем, когда откроется дверь. Уже скоро, вот сейчас... И тут у меня нервишки не выдерживали, просыпался. Каждый раз казалось, что на крыльцо выходит Федор.
Как мне в те дни спалось, я шефу не докладывал. Он бы замучил расспросами. Почему-то мои душевные конвульсии его занимали больше, чем цифирь на экранах дисплеев. Прямо-таки шпионил за мной. Чуть задумаюсь — он: о чем? Психану или просто дернусь — с чего бы? Ляпну невпопад — ну-ка, ну- ка повторите! И все допытывался, нет ли каких видений или знаков. Может, померещилось что, голос был? Я не скрывал, говорил, если было что сказать. Но о лесной сторожке — про тот сон — долго умалчивал. Лишь на третий или четвертый день проговорился.
Захожу после смены к шефу и, чтобы не мешать, устраиваюсь у дальнего окна, чуть ли не в углу кабинета. Там журнальный столик и пара низких кресел. Можно развалиться и дремать, что я и намеревался делать.
Старик подсел ко мне, открыл лежащую на столике коробку конфет, угощает. Сам он не сладкоежка, но всегда держал у себя что-нибудь сладкое — на случай гостей, к чаю, кофе. Вчера были лимонные корочки в сахаре. Сегодня вот набор шоколадных конфет. Я только глянул на коробку и вспомнил ту — из моего сна, с тесемочкой. Старик подсовывает, настаивает. А я от себя. Не нужно мне от тебя ничего, знаю я твои подарочки.
— Вы, — спрашиваю, — давно их покупали, эти конфеты?
— А что, думаете, несвежие?
— Не в этом дело. Коробка знакомая, где-то видел похожую.
— Очень может быть. Во всех магазинах продаются. Эта — из нашего буфета. Да вы не бойтесь, не отравитесь. Я уже ел, жив пока.
— Вспомнил: во сне видел. Точно такая. Только сверху — бантик.
— Был бантик, — сказал старик и подозрительно посмотрел на меня: не разыгрываю ли я его? Все же спросил: — А что за сон можно узнать?
Вот тогда я и рассказал. Со всеми подробностями. Кое-что даже утрировал. Особенно расписал, как он давил на меня. Я, мол, не хотел, ноги стали ватными, не слушались, но он в спину толкал: иди, подложи под дверь. К тому же обманул: это — де подарочек... Словом, я так все представил, что виноватым выглядел он один. Меня же даже заподозрить не в чем, я только слепо повиновался.
— Значит, — стал уточнять старик, — открылась дверь и на крыльцо вышел ваш брат. Вы уверены, что это был он?
— А чего бы я так испугался? От страха проснулся.
— И что он? Взял эту самую коробку?
— Откуда мне знать? Говорю же: сразу проснулся.
Старик замолчал, обдумывая что-то. И мне вновь представилось, что мы с ним в глухом лесу, перед забытой богом сторожкой. И не экраны дисплеев мерцают на столе, а смотрят на нас ярко светящиеся окна. Сидим в скукотном кабинете, развалились в креслах, жрем конфеты, и все равно — затаились и только ждем, когда Федор потянет за тесемку. Да еще прикидываемся, будто не знаем, какой подарочек ему подсунули. Сейчас, может, и хотели бы переиграть, предупредить — не подходи, не трогай, — да поздно, не остановить. Он уже открыл дверь, увидел... На радиограмму о моей якобы внезапной и чреватой летальным исходом болезни он, конечно же, не клюнул. Даже не отозвался. Раскусил: чистейшая липа. Мы лишь поторопили его, дали понять, как мы здесь мечемся. Мечемся и ЖДЕМ.
— Вам, признайтесь, хочется, чтобы он... развязал бантик? — зло спросил я и за него же ответил: — Хочется, хочется. Все правильно. Я бы тоже хотел, если бы полковник Севцов не был моим братом. А вам что, вам парасвязь подавай, только ею и бредите. Лишь бы получилось...
Я бил явно ниже пояса, но шеф даже не замечал.
— Когда вам снилось, давно? — спросил он, поднимаясь из кресла.
— Дважды подряд. Последний раз — три дня назад.
— И вы до сих пор молчали?! — он полез на меня бородой. — Ступайте отсюда, уходите!
Схватив за рукав, шеф поволок меня к двери. Нет, он не выгонял, как гонят из кабинетов назойливых и обнаглевших посетителей. Он торопил, побуждая не терять попусту времени. И чтобы я понял это, на ходу объяснял: идите домой или еще куда, куда хотите, и постарайтесь ничем не заниматься, ни о чем не думать.
— Отрешитесь от всего. Будьте наготове, если Федор попытается выйти на вас.
Я ушам своим не верил. Неужели он все еще на что-то надеется?
— А как же! Попытается, непременно попытается! — все больше воодушевляясь, продолжал старик. — Последняя попытка. И если удастся, то ему ничего больше делать не надо. Понимаете — НИЧЕГО.
Я понимал. Меня трясло от понимания.
— Не поздно еще, не опоздали?
— Будем надеяться.
— Вы еще Ольге, Ольге скажите. Пусть она тоже... И в подвал, в подвал чтоб спустилась, там ждет.
Я ушел от Долина в половине седьмого вечера. В семь был дома. Через час — значит, в восемь, — позвонила Ольга. В голосе слезы. Отца только что увезли в госпиталь. Прямо с работы. Сердечный приступ, похоже, инфаркт.
— Приезжай, если можешь. Я уже еду.
Первое, что я подумал: это из-за меня. Накрутил, идиот, старику нервы, довел. Если и не из-за меня, то все равно идиот. Надо было заметить, в каком он состоянии, и погнать к врачу, не оставлять одного. Много еще что лезло в голову, и кругом был виноват я.
Оказалось — совсем другое.
Старика отхаживали в реанимационном отделении. К нему нас с Ольгой не пустили, да мы и не настаивали. Томились в приемном покое, ждали, когда появится кто-либо из медперсонала и скажет, что с ним. Однако пришла медсестра с двумя халатами для нас, пригласила пройти. На ходу объяснила: настоял больной, сам рвется к нам, хочет что-то сообщить. Говорит очень важное. Врачи уступили.
В палату мы с Ольгой вошли одновременно, вместе приблизились к кровати, стояли рядом. Но старик смотрел только на меня. Глазами попросил подойти поближе.
— Федор... — прошептал едва слышно. — Все... Его уже нет. — Лицо исказилось гримасой боли.
Нас тут же выдворили из палаты.
— Что он сказал? — с тревогой спросила Ольга, когда мы вышли во двор госпиталя.
Не ответив, я побежал за ограду ловить такси. Через полчаса был уже в Космоцентре.
В те минуты я еще не верил, что произошло самое страшное. Надеялся, что Долин, сваленный сердечным приступом, увидел в этом дурной знак и запаниковал. Возможно и другое: от экспедиции наконец-то пришло известие — что-то там у них не ладится, а старик повернул на Федора, решил, что с ним
