Свободной рукой Гарри шарит по столику, а я только смотрю и смотрю, не в силах ничего сделать. В голове ураганом крутятся образы вчерашнего вечера: поцелуи Гарри, наставления Сестры Табиты и щенячьи сны Аргуса…
— Мэри, да помоги же мне!
Веревка больно врезается в запястье. Я замечаю, что руки у Гарри дрожат. Он подходит, обнимает меня за плечи и тащит к столу. Там он берет ритуальный клинок, который дала нам Сестра Табита, и перерезает веревку.
Мое запястье больше ничего не сдавливает. Освободившись, Гарри начинает носиться по дому, собирая вещи первой необходимости и запихивая их в мешок.
Время словно бы замедляется, натягивается, как тонкая шерстяная нить. Вой сирены заглушает все; по улице, испуганно озираясь по сторонам, бегут люди, туман клубится у их ног, отчего кажется, что они скользят по воздуху, но все это происходит почти в полной тишине: все звуки тонут в единственной протяжной ноте сирены.
Меня почему-то не охватывает паника, хотя должна. Я подхожу к окну, не удосужившись прикрыть голое тело, и смотрю, как наши друзья и соседи забираются на платформы. Даже сейчас какая-то часть подсознания неистово призывает меня действовать. Одеться и бежать. Бежать вместе с остальными, пока не поздно, пока на платформах есть место и лестницы еще не подняли.
Гарри выкрикивает приказы, но его слова, мешаясь с воем сирены, превращаются в кашу. В глубине души я невольно задаюсь вопросом: быть может, теперь церемонию перенесут и Трэвис успеет за мной прийти? Что, происходит вторжение, которого все так боялись, или опять кто-то подошел слишком близко к забору, как моя мать, сглупил или сошел с ума, заразился?..
Аргус яростно царапает пол, пытаясь прорыть себе путь к отступлению. Его когти бессмысленно скребут дерево, и я чувствую нарастающий в нем страх. Он поднимает голову, словно хочет завыть, скалит зубы и взглядом умоляет меня что-нибудь предпринять.
Я нахожу юбку, хватаю ее… и вдруг краем глаза замечаю за окном стремительный алый всполох. Мне хорошо знакомы этот цвет и эта скорость.
Нечестивые среди нас. По-настоящему.
Габриэль проникла в деревню.
Я лихорадочно застегиваю пуговицы на юбке, натягиваю рубашку и подбегаю к двери, но замираю, положив руку на щеколду. А вдруг уже поздно? Сердце качает кровь и разносит по жилам сомнения. Вдруг платформы уже забиты?
Я оглядываюсь на Аргуса: тот пытается решить, заслуживаю ли я доверия, смогу ли его защитить. Гарри бегает по дому, распахивая шкафы в поисках какого-нибудь оружия.
Я бросаю взгляд в окно и вижу в тумане двух бегущих детей: брата и сестру. Я знаю их с самого рождения. Мальчик, Джейкоб, родился шесть лет назад. Он спотыкается, падает и хватается за разбитую коленку. Девочка замирает на месте и оглядывается на старшего брата, который лежит на земле и тянет к ней руку. Она трясет головой, раскрыв рот и вытаращив глаза; белокурые кудряшки подпрыгивают в воздухе.
Вдруг все ее тело обмирает от животного ужаса. На юбке появляется темное влажное пятно, а взгляд мечется между братом и чем-то за его спиной. Джейкоб оборачивается и тут же плюхается навзничь, отчаянно перебирая ногами и отталкиваясь пятками от земли. Оконная рама не дает мне разглядеть, что их напугало, и я неуклюже прижимаюсь щекой к стеклу: к мальчику бредет толпа Нечестивых. Они всегда охотятся группами.
Девочка делает два шага к брату, хватает его под руки и тащит, но она слишком слаба. Нечестивые уже близко, и мальчик из последних сил борется с сестрой, толкая ее к платформам.
Все это происходит буквально в считаные секунды, а в следующий миг я отшатываюсь от окна, боясь увидеть знакомое лицо Джейкоба. Как его младшая сестра, я трясу головой, не веря своим глазам.
Вот она, паника. А паника означает, что очень скоро люди начнут поднимать лестницы. Первым делом они будут спасать собственные шкуры.
Шерсть на спине Аргуса встает дыбом, он пригибает голову к полу и утробно рычит. Собаки нашей деревни чуют Нечестивых издалека, их учат этому с рождения. Все его существо сосредоточено на двери нашего дома: он пытается предостеречь нас от того, что бродит снаружи.
Кто-то врезается в меня и отталкивает к стенке, прочь от окна. Это Гарри, он сует мне в руку ритуальный клинок и крепко хватает меня за подбородок, пытаясь заглянуть в глаза.
Его грудь тяжело вздымается, по вискам течет пот. Вдруг он распахивает дверь, вылетает наружу и уже через мгновение возвращается; я даже не успеваю сообразить, что произошло, не успеваю закричать или попытаться его удержать, а только потираю подбородок, который до сих пор ноет от его сильных пальцев. В руках у Гарри Джейкоб, брошенный и мною, и младшей сестрой на растерзание Нечестивым. Гарри роняет его на кровать и продолжает сборы.
Он швыряет мне узел, и я прижимаю его к груди одной рукой, в другой зажат клинок. Затем он хватает с крючка мехи с водой и оглядывается на меня. Я все еще стою, прижавшись к стенке.
Гарри берет меня за руку. Его пальцы скользят по белой веревке, и на губах появляется тень улыбки. Он что-то говорит, но за воем сирены ничего не разобрать.
Вдруг весь наш домик вздрагивает: что-то с размаху врезается в дверь. Гарри отворачивается от меня, хватает Джейкоба, перекидывает его через плечо и напоследок поглаживает рукой строчку из Писания у входа. Мне хочется закрыть глаза и не видеть происходящего. Притвориться, будто этот день еще не начался и никогда не начнется.
Я пытаюсь приноровиться к ритуальному клинку, моему единственному оружию. Всех жителей деревни с малых лет учат обращаться с оружием и драться. Но деревянная рукоять слишком гладкая и скользкая от пота, сам ритуальный клинок кажется чересчур громоздким, да еще и узел с едой мешает мне сохранять равновесие.
В следующий миг Гарри распахивает дверь, и мы бросаемся бежать.
Хотя Гарри тащит на себя мальчика, воду, топор и такой же узел с едой, он бежит быстрее меня и гораздо увереннее. От ужаса я почти ничего не вижу перед собой. Аргус путается у меня под ногами, не находя другого укрытия, и я то и дело спотыкаюсь.
Наш домик стоит за собором, на самом краю деревни. Платформ здесь очень мало, и я со всех ног бросаюсь к ближайшей, хотя увесистый узел с едой здорово мешает бежать. Когда я уже хватаюсь за нижнюю ступень лестницы, она вылетает прямо у меня из-под носа, и пальцы соскальзывают с влажного от утренней росы дерева. Я задираю голову: платформа заполнена только наполовину. Человек, поднимающий лестницу, молча пожимает плечами. Даже не извинившись! Впрочем, за воем сирены я бы все равно ничего не услышала.
Люди на платформе стреляют из луков, причем цель их где-то совсем рядом: мимо моего уха со свистом пролетает стрела. Уж не знаю, кому она предназначалась, мне или кому-то другому, но оборачиваться я и не думаю. Реальность в этот миг для меня невыносима, поэтому я просто отодвигаю ее на второй план.
В отчаянии я озираюсь по сторонам в поисках другой платформы и бросаюсь к ней. Аргус все еще рядом: он хватает зубами мою юбку и рывком тянет на себя, так что я теряю равновесие и падаю на колени. Поднимаю голову… и вдруг вижу Трэвиса: он совсем рядом, у лестницы, ждет своей очереди, чтобы подняться на платформу. Кэсс тоже тут.
Ничего не могу с собой поделать и во всю глотку ору его имя.
Конечно, это бесполезно. Сирена воет слишком громко, да и паника всех нас оглушила. Я зажмуриваюсь и снова истошно ору, вкладывая в крик последние остатки сил. Внезапно сирена умолкает: ровно в ту секунду, когда крик срывается с моих губ. Деревня погружается в полную тишину, лишь имя Трэвиса эхом отдается в деревьях.
Такое чувство, словно я заморозила весь мир. Трэвис поднимает голову, и наши взгляды встречаются. Два удара сердца, три — и мы почти один человек. На долю секунды в нашем собственном безмятежном мирке существуем только мы, я даже чувствую его поцелуи на запястьях.
А потом кто-то дергает меня за рукав, мужчины начинают выкрикивать приказы, и со всех сторон, вдребезги разбивая тишину, летят стоны Нечестивых. Я замахиваюсь узлом, но это Гарри; мой удар он
