мне никогда не стать таким же хорошим мужем, как Гарри. Даже понимая, что я калека. Страсть почти пересилила во мне здравый смысл. Но потом я увидел Габриэль, и все изменилось. Я понял, что происходит с теми, кто ослушался Сестер. Я понял, что будет с нами… с тобой. Эта мысль была невыносима. У меня перед глазами снова и снова вставала одна картинка: как ты в красном жилете бьешься о забор со стороны Леса. Я не мог этого допустить. — Он роняет голову на грудь.
Меня душит скорбь по несбывшемуся.
— Мы могли сбежать, — говорю я. — У нас был шанс.
Трэвис поднимает блестящие от слез глаза.
— Не было у нас никакого шанса, — тихо возражает он. — Мы бы не сбежали. Рано или поздно нас бы нашли. — Он встает на колени и стискивает мои руки. — Мэри, как ты не понимаешь? После встречи с Габриэль я только и делал, что пытался тебя уберечь, спасти… Потому что слишком боялся тебя потерять.
Я качаю головой, мысли крутятся ураганом и бешено рвутся в разные стороны.
— Почему ты не сказал мне раньше? Почему говоришь только теперь?
— Я слишком долго пытался тебя защищать. Габриэль сказала, что океан опасен, и я решил не пускать тебя к нему. Но вчера, увидев тебя в толпе Нечестивых, я понял, что больше не могу так. Я не имею права принимать решение за тебя.
Вчера мне открылась истина: океан ничего не значит. Даже если мы никогда его не найдем, ты больше во мне не нуждаешься. Раньше я думал, что смогу тебя защитить. Смогу о тебе позаботиться. Но тебе не нужна моя забота. То, что ты сделала вчера… Я никогда такого не видел, это было невероятно! Ты боролась за жизнь с Нечестивыми — и выжила! — Он качает головой, в широко раскрытых глазах блестят слезы. — Я был потрясен.
Такое чувство, что Трэвис выдернул какую-то пробку из моего тела и теперь вся боль и ярость вытекают наружу, оставляя за собой пустоту.
— Ты всегда будешь мне нужен, — шепчу я. — Я так долго тебя ждала, а ты все не шел. Почему ты заставил меня ждать?
Трэвис вздыхает, разминая пальцы о подоконник.
— Наверно, я уже тогда понимал, что меня тебе мало, Мэри. Дело даже не в океане. Дело в тебе, в твоих нуждах и желаниях. Допустим, несколько лет мы бы прожили счастливо… — Он умолкает, на глаза вновь наворачиваются слезы. — Но я не могу и не хочу быть твоей второй по счету мечтой.
Мне хочется заорать, повалить его на пол и заставить взять эти ужасные слова обратно. Вместо этого я подхожу к окну и всем телом подаюсь вперед, на улицу. Интересно, доносится ли сюда соленый запах океана? Если закрыть глаза и как следует сосредоточиться, быть может, я даже различу грохот волн о берег… Почувствую вкус моря.
Разве это не было нашей общей мечтой? Почему теперь я должна выбирать?
— Мэри, — говорит Трэвис, подходя сзади. Он кладет руку мне на плечо, но я ее смахиваю.
Нет, это все неправда, я не хочу верить его словам, не хочу верить, что могу быть настолько жестокой и себялюбивой. Я чувствую спиной тепло его тела, которым он пытается заполнить бездну в моей груди, и крепко обхватываю себя руками, словно закрываясь щитом.
Я поворачиваюсь и иду к двери. Когда я переступаю порог, Трэвис громко спрашивает:
— Ты бы смогла отказаться от океана ради меня?
Я медлю, прижимаясь рукой к косяку. Раньше я думала, что со мной будет, как с мамой: любовь заставит меня забыть обо всем остальном. Сейчас я сознаю, что этому не бывать, и выхожу за дверь, оставляя Трэвиса без ответа.
XXX
На платформах сложно уединиться, поэтому я просто иду по веревочным мостам куда глаза глядят — прочь от Трэвиса и всех остальных. Потом я сажусь и свешиваю ноги. Ссадины и царапины, оставленные Нечестивыми, уже начали чесаться и заживать. Мне хочется плакать, но слезы не идут. Мне хочется кричать, но не закатывать же сцену. Поэтому я просто сижу, смотрю на Лес и думаю о признании Трэвиса: он бы никогда за мной не пришел.
Он позволил бы мне выйти за Гарри.
Я достаю из-за пазухи тоненькую книжицу с вложенной в нее фотографией Нью-Йорка. В ярком свете дня краски кажутся более блеклыми, чем тогда, на чердаке, но мне плевать. Я вожу пальцами по исполинским зданиям, гадая, сколько нужно людей, чтобы их заполнить, и что случилось со всеми этими людьми. Сколько историй утрачено навсегда…
Затем я откладываю фотографию и принимаюсь изучать книгу. Первый раз вижу такой крошечный томик: в нашей деревне, кроме Писания и фолиантов с генеалогическими исследованиями, книг не было. Я осторожно открываю книгу в красную кожаной обложке и провожу указательным пальцем по изящным буквам на первой странице, которые складываются в незнакомые мне слова: «Сонеты Шекспира». Бумага когда-то была плотной, но от времени пожелтела и стала хрупкой: края рассыпаются от моих прикосновений.
Не в силах удержаться, я начинаю листать книгу, страница за страницей, текст расположен странным и явно не случайным образом. В самом верху каждой странички буква. Я столбенею, и несколько секунд книжку вместо меня листает ветер. Кое-как проглотив ком в горле, я возвращаюсь к началу тома и там, над самым первым текстом, вижу букву «I». А на второй странице уже две буквы «II».
Я вся дрожу, когда у меня в голове начинает складываться мозаика. Это не буквы, а цифры! Я вспоминаю надпись, оставленную Габриэль на оконном стекле, и начинаю судорожно листать книгу в поисках соответствующего текста. Там говорится о бедствиях, правде, красоте, потомках и гробовой плите.
Я вспоминаю буквы на сундуке рядом с нашей деревней и нахожу страницу с цифрой «XVIII» наверху и «18» — внизу. Одна строчка бросается мне в глаза, я невольно задерживаю дыхание: «И смертная тебя не скроет тень…» Книжка падает у меня из рук, в голове безудержно крутятся буквы, цифры и слова.
Все становится настолько очевидным и понятным, что я поражаюсь своей глупости. Ну конечно, тропы были размечены цифрами! Эти цифры не случайны, за ними кроется какая-то система, ее-то нам и предстоит выяснить.
Я так увлечена своими мыслями, что не замечаю приближения другого человека, пока он не заговаривает. Я быстро накрываю книжку подолом юбки.
— Тетя Мэри, а правда, что скоро ты тоже умрешь, как все остальные? — детским голоском спрашивает меня Джейкоб. — Возвратишься и захочешь меня съесть? — Он шаркает ножкой по грубым доскам платформы, прибитым к толстой ветке.
Я удивленно смеюсь и отвечаю:
— Нет, малыш, меня ведь не заразили! С чего ты взял?
Он хмурится, и я понимаю, что смеяться не стоило.
— Тетя Кэсс так говорит. Дядя Трэвис рассказал, что с вами случилось, ну, когда вы сбежали из того дома. И тетя Кэсс теперь думает, что после такого нельзя спастись, что ты заболела. — Он немного шепелявит, и от этого «Кэсс» превращается в «Кэш», а «спастись» в «шпастись». — Но дядя Трэвис говорит, что ты очень храбро сражалась с Нечестивыми и не подпустила их к себе. Это правда, тетя Мэри? Ты взаправду с ними сразилась? — Он умолкает на секунду, а потом спрашивает еще более тоненьким голоском: — А меня ты научишь с ними сражаться? Я их очень боюсь.
Я беру его за ручку, усаживаю к себе на колени и крепко-крепко обнимаю.
— Никто не хочет стать, как они, — говорю я. — Обещаю, мы не дадим тебя в обиду.
— Я не хочу быть трусом, — дрожащим голосом произносит Джейкоб, — но иногда мне все равно бывает ужасно страшно.
— Знаю, малыш. Мы все боимся Нечестивых.
Удивительно: мой собственный страх немного отступает, когда я вот так обнимаю Джейкоба.
