Еще 17-го Финляндия объявила всеобщую мобилизацию [85], а 18-го вермахт стал выходить на исходные позиции, на аэродромах в Польше взрывообразно начало увеличиваться число немецких самолетов. [77]
Немедленно была организованна воздушная разведка на направлении ожидающегося главного удара немцев. На разведку вылетел не кто-нибудь, а командующий 43-й ИАД ЗапОВО полковник Захаров, чьи воспоминания приводятся ниже:
…Где-то в середине последней предвоенной недели – это было либо семнадцатого, либо восемнадцатого июня сорок первого года – я получил приказ командующего авиацией Западного Особого военного округа пролететь над западной границей. Протяженность маршрута составляла километров четыреста, а лететь предстояло с юга на север – до Белостока.
Я вылетел на «У-2» вместе со штурманом 43-й истребительной авиадивизии майором Румянцевым. Приграничные районы западнее государственной границы были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные, а то и совсем не замаскированные танки, бронемашины, орудия. По дорогам шныряли мотоциклы, легковые – судя по всему, штабные – автомобили. Где-то в глубине огромной территории зарождалось движение, которое здесь, у самой нашей границы, притормаживалось, упираясь в нее, как в невидимую преграду, и готовое вот-вот перехлестнуть через нее.
Количество войск, зафиксированное нами на глазок, вприглядку, не оставляло мне никаких иных вариантов для размышлений, кроме одного-единственного: близится война. Все, что я видел во время полета, наслаивалось на мой прежний военный опыт (Захаров воевал в Испании и Китае. – Е.Р.), и вывод, который я для себя сделал, можно было сформулировать в четырех словах – «со дня на день»…
Мы летали тогда немногим больше трех часов. Я часто сажал самолет на любой подходящей площадке, которая могла бы показаться случайной, если бы к самолету тут же не подходил пограничник. Пограничник возникал бесшумно, молча брал под козырек и несколько минут ждал, пока я писал на крыле донесение. Получив донесение, пограничник исчезал, а мы снова поднимались в воздух и, пройдя 30 – 50 километров, снова садились. И снова я писал донесение, а другой пограничник молча ждал и потом, козырнув, бесшумно исчезал. К вечеру таким образом мы долетели до Белостока… [86]
Пограничники – это «люди Берии». Нетрудно догадаться – куда уходили донесения, которые Захаров писал на крыле своего самолета. Учитывая уникальность этой операции, не имевшей аналогов в других приграничных военных округах, утверждение «Сталин ждал главного удара немцев на Украине» представляется, мягко говоря, очень спорным.
Именно в тот день, 18 июня, Сталин отдал приказ о приведении войск Первого стратегического эшелона в полную боевую готовность.
Мартиросян в своем исследовании пишет, что эта директива (а приказ Сталина был оформлен в виде Директивы Генштаба) к 22 июня 1941 года в основном, хоть и не без накладок была выполнена во всех округах, кроме ЗапОВО, где вообще не приступали к ее выполнению, а часто действовали ВОПРЕКИ! [77]
Тут не только Мартиросян, но и вообще мало кто из исследователей учитывает так называемый «человеческий фактор». Думающие офицеры ЗапОВО, во всяком случае высший комсостав, весьма четко представляли свои перспективы, а точнее обреченность, о чем вы найдете массу свидетельств в исторической литературе о последних предвоенных неделях.
Не учитывается также фактор гражданского населения, в данном случае «тети Ванды», имеющей родственников по ту сторону кордона и, безусловно, извещенной о предстоящей скорой трагедии, а следовательно, принимающей меры, чтобы уцелеть. Пожалуй, только в последних работах кинематографистов («Брестская крепость», 2010) и то очень неярко стали показывать панику, которая охватила гражданское население западных областей Белоруссии в последние дни перед войной – массы гражданского населения хлынули на восток.
На момент 18 июня 1941 года, несмотря на то что во главе ЗапОВО стоял Дмитрий Григорьевич ПАВЛОВ – Герой Советского Союза и, безусловно, храбрый человек, округ нужно было не приводить в боевую готовность, а демобилизовать, чтобы в отчаянии обреченных какой-нибудь комдив или комэск не ударил бы по изготовившимся немцам, что сделало бы СССР агрессором.
Именно поэтому во всех округах директивы были приняты к исполнению, а в Минск выехал очень авторитетный человек (точнее, представитель очень авторитетного человека), который поставил перед командованием ЗапОВО эту непростую задачу. Конечно, как и все подобные политико-дипломатические шаги, входящие исключительно в компетенцию спецслужб, эта миссия не фиксировалась документально. Но следы ее все же можно обнаружить, если внимательно прочитать мемуары Судоплатова, хоть и изуродованные либероидной редактурой, но содержащие чрезвычайно интересный фактаж:
…В тот день (17 июня 1941 года. – Е.Р.), когда Фитин вернулся из Кремля, Берия, вызвав меня к себе, отдал приказ об организации особой группы из числа сотрудников разведки в его непосредственном подчинении. Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны. В данный момент нашим первым заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. Берия подчеркнул, что наша задача – не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Гляйвице на территории Германии. Немецкие провокаторы вышли в эфир с антигерманскими заявлениями, а затем расстреляли своих же уголовников, переодетых в польскую форму, так что со стороны все выглядело, будто на радиостанцию действительно напало одно из подразделений польской армии.
Я немедленно предложил, чтобы Эйтингон был назначен моим заместителем. Берия согласился, и в канун войны мы стали искать людей, способных составить костяк специальной группы, которую можно было бы перебрасывать по воздуху в районы конфликта на наших европейских и дальневосточных границах. Военный опыт Эйтингона был значительно больше моего, и поэтому в этом вопросе я в значительной степени полагался на его оценки – именно он выступал связующим звеном между нашей группой и военным командованием. Вместе с ним мы составляли планы уничтожения складов с горючим, снабжавших немецкие моторизованные танковые части, которые уже начали сосредоточиваться у наших границ.
20 июня 1941 года Эйтингон сказал мне, что на него произвел неприятное впечатление разговор с генералом Павловым, командующим Белорусским военным округом. Поскольку они с Эйтингоном знали друг друга по Испании, он попросил дружеского совета у Павлова, на какие пограничные районы, по его мнению, следовало бы обратить особое внимание, где возможны провокации со стороны немцев. В ответ Павлов заявил нечто, по мнению Эйтингона, невразумительное, он, казалось, совсем ничего не понимал в вопросах координации действий различных служб в современной войне… [81]
То есть в период с 18 по 20 июня 1941 года с Павловым встречался заместитель начальника особой группы, подчинявшейся непосредственно Берии, основной задачей которой было именно ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ ПРОВОКАЦИЯМ на советско-германской границе.
Чтобы представить сложность задачи Павлова, нужно понимать, что:
– ручаться за стойкость всех своих комдивов и комэсков он не мог по объективным причинам увеличения РККА в 1939 – 1941 годах в ТРИ раза [87], т.е. постоянный приток новых командиров в округ был огромен;
– задача демобилизации накануне удара противника – уникальна, что предполагает отсутствие в военной науке опыта, который мог бы перенять командующий ЗапОВО.
И действия, предпринятые командованием ЗапОВО, действительно уникальны.
Арсен Мартиросян в своем исследовании с нескрываемым удивлением пишет:
…Невзирая на директиву о приведении в полную боевую готовность, несмотря на окончательно установленный факт выдвижения ударных группировок вермахта на исходные для нападения позиции, у нас происходило нечто невероятное. К примеру, по свидетельству в прошлом
