Алеша срезал черенок с нашего тополя: приду, говорит, с войны, взгляну на сухую ветку и сразу Пулково вспомню. По его примеру и другие бойцы нарезали себе черенки. И я сам… Меня и комроты спрашивал: ну как, тополиное отделение… не подведете?
— Но ведь Алексей Томилин погиб?!.
— Погиб. В деревне Виттолово. Знаете, наверное, с километр вправо от Пулкова… А мне довелось на его родине воевать. Нашу часть вскоре на Украину перебросили. Воевали на Буге. Деревня Борки. Ужасно, что там гитлеровцы понаделали. Все разрушено было. Вроде нашего Пулкова. Какой-то мальчонка показал мне место, где раньше томилинский домик стоял: одно пожарище. Вот я и решил… Надежда, конечно, слабенькая была, что привьется мой черенок: все же почти месяц прошел, как я его срезал… В наших условиях, в питомнике, мы в январе черенки режем, а в марте сажаем, но ведь храним не как-нибудь… Так, говорите, вырос тополь? Неужели все-таки вырос?
— Укоренился…
Агеев меня провожал. Мы шли по главной аллее парка. Дождь перестал, но воздух был сырой, и все было как будто покрыто влажной сеткой. Только высокие гладиолусы, белые, розовые, голубые, словно высеченные из мрамора, верными рядами стояли по бокам. Да где-то пенились яркие астры.
Я заметил, что к некоторым деревьям прибиты железные листы, и спросил, что это значит.
— А это пулковские питомцы, — объяснил мне Агеев. — Многие из них в войну пострадали. Встречали вы такие — без листьев, голые сучья торчат? Ну вот… мы эти сучья срезали, лечили дерево, и цвет возвращался. А стволы, побитые осколками, самое то есть дупло, промывали особым раствором. И посейчас эти старые раны бережем, закрываем железом. Вот этот пулковский тополь тоже бывший раненый…
Я смотрел на дерево, выдержавшее военное ненастье.
Агеев угадал мое желание. Он нагнул ветку, обломил черенок и дал его мне…
Ну вот, собственно, и все, что я хотел рассказать. Час назад я простился с Ленинградом. Я снова в пути. В моем купе на столике стоит стакан с водой. В нем черенок пулковского тополя. Я пишу, время от времени отрываюсь от бумаги и гляжу на стройную веточку…
СЛУЖБА ВРЕМЕНИ
Когда Сереже Аксенову исполнилось двенадцать лет, он сделал важное открытие: городок, в котором Сережа родился и вырос, расположен на знаменитом Пулковском меридиане. Вернее сказать, Пулковский меридиан проходит через Чистов, как раз через Дом пионеров, где Сережа всю зиму занимался в кружке юных математиков.
Впрочем, математика сама по себе никогда Сережу не увлекала. По призванию он был астроном и небесными наблюдениями начал заниматься еще в прошлом году. Тогда же им был сооружен телескоп. Конструкция его за это время менялась не раз, но основные элементы оставались неизменными: стекло из очков Екатерины Прокофьевны, Сережиной мамы, лупа, подаренная Вовкой Меньшовым, другом и однокашником, и труба из плотного картона. Этот телескоп давал увеличение значительно меньшее, чем школьный, но зато был своим собственным астрономическим инструментом. Благодаря ему Сережа чувствовал себя независимым от десятиклассников, известных насмешников и эгоистов.
Было немного обидно, что открытие сделано в каникулы. Преподаватели разъехались — кто на курорт, кто на сессию заочников, а десятиклассники готовились к экзаменам в вузы и держались особенно замкнуто. Сверстники Сережи с восторгом приняли его сообщение, но этого для славы было совершенно недостаточно: чтобы оценить открытие, надо понимать, какие трудные пути ведут к нему.
Определить меридиан, на котором ты находишься, или, как говорят астрономы, свою долготу, не так- то просто. Надо знать местное время и сравнить его с московским. Солнечные часы, по которым Сережа установил местное время, были вторым астрономическим инструментом его обсерватории, разместившейся в садике среди розовых кустов, резеды и анютиных глазок, заботливо высаженных Екатериной Прокофьевной.
Отец Сережи погиб в первые дни войны, и Екатерине Прокофьевне пришлось самой воспитывать детей. Старшему уже было двадцать четыре года, он работал на крупной стройке в Сибири, дочь училась в Москве, в Тимирязевской академии, и только Сережа был еще малыш, требовавший постоянного присмотра и материнского глаза.
К астрономическим увлечениям сына Екатерина Прокофьевна относилась не очень одобрительно. Такая самодеятельность хороша летом, а Сережа ведь и зимой торчит возле своей трубы. Шубейка-то у мальчика не ахти какая!..
Со своим Пулковским меридианом Сережа перебаламутил весь дом. Он упрекал мать в равнодушии, горько сетовал на отсутствие настоящей поддержки.
— Понимаешь мама, Пулково — астрономическая столица мира, а наш Чистов на одном с нею меридиане! В Пулкове работают замечательные ученые. Например, профессор Русанов… Он написал книгу «Увлекательное путешествие». Не читала, нет? — Сережа кинулся к своей полочке. — Вот, смотри: «Профессор Русанов, работает в Пулковской обсерватории…»
— Так ведь то в обсерватории, а не у нас в саду, — резонно замечала Екатерина Прокофьевна.
Сережа бормотал что-то о судьбах Галилея и Джордано Бруно и убегал в свою обсерваторию. Ложась спать, он мысленно представлял себе далекое Пулково. Маленький Чистов и астрономическая столица мира были теперь надежно связаны.
Приятель Сережи Вовка Меньшов не разбирался в астрономических тонкостях. В классе он считался видным специалистом по вопросам военной стратегии и тактики и в ответ на сообщение Сережи сказал коротко:
— Пулковская высота вполне надежна для обороны. В девятнадцатом году на Пулковских высотах разбили генерала Юденича, а в сорок первом — фашистов. Опорный пункт. Узел сопротивления.
Всего этого было для Сережи более чем достаточно, чтобы поставить перед матерью вопрос ребром: он должен побывать в Пулкове.
— Ведь это совсем недалеко, — убеждал он Екатерину Прокофьевну. — Всего восемнадцать километров от Ленинграда. Надо ехать по Московскому проспекту. А Московский проспект как раз проходит по Пулковскому меридиану…
— Так ведь до Ленинграда больше тысячи километров!
— Одна тысяча! А знаешь ли ты, что до ближайшего нашего соседа, до Марса, больше пятидесяти миллионов километров?!
В конце концов Екатерина Прокофьевна втайне от Сережи списалась с дальней родственницей, двоюродной теткой мужа, давно живущей в Ленинграде. Ответ пришел быстро. Тетя Женя писала, что с радостью примет своего внучатного племянника и ждет его с нетерпением.
— Сережа, — сказала Екатерина Прокофьевна, — мне с тобой надо серьезно поговорить.
Сережа взглянул на мать, потом на конверт с ленинградским штемпелем и все понял.
— Значит, еду, значит, еду! — закричал он. — Ура!
Через несколько дней Екатерина Прокофьевна провожала сына. В день отъезда Сережа дважды бегал на автобусную станцию и узнавал, не опаздывает ли машина. До железной дороги было как-никак больше часа езды.
Вовка Меньшов тоже поехал проводить друга. В автобусе специалист по вопросам военной стратегии и тактики советовал Сереже побывать и в Артиллерийском музее, и в Военно-Морском, и вообще, как он выразился, «не теряться».
— На Пулковской высоте можно найти подходящий осколок от тяжелого снаряда. Возьмешь и привезешь с собой. Ясно?
На станции мальчики притихли. Пока Екатерина Прокофьевна вела дипломатические переговоры с проводником, друзья обменивались короткими замечаниями: «Экспресс… цельнометаллический… четырехосный… тормоз Матросова…»
По радио объявили, что до отхода поезда осталось пять минут. Сережа нахмурился и тихо сказал:
