Хрустит стекло в вестибюле. Яркое солнце бьет им в лицо.
— Как парит! — говорит Елизавета Ивановна. — У меня не выдерживает сердце.
Синий кружок солнца вдруг срывается с неба и разбивается о землю — это снаряд попал в дом напротив. Когда дым рассеивается, синий кружок солнца снова закреплен в небе.
На углу Садовой и Невского Ларин и Елизавета Ивановна простились.
— Надо торопиться: у меня с пяти дежурство в госпитале, — говорила Елизавета Ивановна. — Вот вам записочка командиру полка. Всегда с собой ношу. А вдруг кого-нибудь из наших на улице встречу. До свидания, Павлик! Вы на трамвае?
Но Ларин не стал ждать трамвая. Он остановил военную полуторку и умолил водителя подвезти его на Васильевский остров. С того момента, как начался артобстрел, и потом, когда они выбрались из кино и прощались с Елизаветой Ивановной, он со страхом думал об Ольге. Он хотел только одного: как можно скорее, немедля, сейчас знать, что она жива и невредима.
— Ну как у вас, тихо? — спросил Ларин старуху вахтершу, и, когда та кивнула головой, он почувствовал, как тяжелая тревога отошла от него.
— На вот, передай Смоляру. — Грачев ждал его. Ларин взял конверт со штампом завода. — И скажи, что Грачев всегда о нем помнит.
— Спасибо, Илья Александрович. Вы и про то, что утром говорили, написали подполковнику?
Грачев улыбнулся, кивнул головой.
— Пойдем на завод, покажу тебе новый цех, новую сборку, где твоя Ольга работает.
В ста метрах от заводоуправления двухэтажное здание. Кирпич не облицован. Цех еще не покрыт, работают кровельщики.
— Вот о чем расскажи в полку, — говорил Грачев, — мы ведь здесь не запонки делаем. Для вас работаем. И дом этот (Ларин заметил, что он подчеркнул слово «дом») срубили наши же рабочие. В третьем пролете жену видишь? Она нас заметила, только виду не подает. Первая строительница — твоя жена. Мы, Ларин, еще новый дом срубим.
— А где же старая сборка? — спросил Ларин. — Красивое такое здание? Там, кажется, у входа пальмы росли.
— Да, да, — сказал Грачев, — да, пальмы… Были и пальмы. И кактусы были. — Грачев сморщил лицо, как от сильной боли. И Ларин пожалел, что спросил о старой сборке.
— Ну, давай пройдемся по цеху, — сказал Грачев, — и слушай, что я буду тебе объяснять. Это тоже касается нашего артиллерийского… — Он не закончил фразу.
Удар. И — грохот. Еще удар. Рушится где-то… Уже близко. Удар.
— Я в штабе! — крикнул Грачев и побежал. Ларин смотрит в третий пролет…
Станок. Однообразные движения ольгиных рук.
Стон летящего снаряда и рев при разрыве.
Ларин стоит словно прикованный к месту. Мысль о том, что вот сейчас, когда он смотрит на Ольгу, именно в это мгновение все может быть кончено, входит в него, как игла.
Он рядом с Ольгой. Грохот удаляется от них. Стойкий запах пороха.
Возвращались они домой снова по набережной. Было тихо, томящий жар в воздухе усиливал ощущение тишины. Неподвижен воздух, и даже над Невой нет обычной прохлады. И волна — темно-синяя и усталая. Они шли медленно, словно повинуясь тишине…
— Не бойся за меня, милый, не бойся, так нам обоим будет легче… Да? Очень важно, чтобы ты за меня был всегда спокоен.
— Но, Оля, я…
— Милый, ты еще не знаешь, ты еще не знаешь, как важно, чтобы ты был спокоен за меня. Ты ведь любишь меня?
— Ты все знаешь, Оля…
— Нет, скажи мне, скажи мне: «Оля, я люблю тебя». Так вот. Ну еще разочек: «И я не буду больше бояться». Скажи…
— Любушка моя!..
— Ну вот. А теперь я тебе что-то скажу. Сказать?
— Конечно!
— Нет, не сейчас. Лучше дома или завтра… Когда-нибудь. — Она положила ему руки на плечи и, прямо глядя в глаза, сказала: — Павел, я беременна.
— Оля!
— Нет, нет, молчи. Я знаю все, что ты скажешь: война, фронт, обстрелы, надо пожалеть и себя, и маленького. Но все это неправда. Это все от себялюбия, — и она зло взглянула на Ларина, как будто бы он уже произнес эти ненавистные ей слова.
Ларин понял, что в ответ ему нужно сказать слова самые бесхитростные. И он сказал просто:
— Ребенок родится, никакой блокады уже не будет.
— Блокады не будет?
— Не будет, это ясно.
Ольга засмеялась. Ларин тоже засмеялся. Он был рад, что злое выражение исчезло с ее лица.
— Какой ты все-таки смешной! Ну, а если блокаду еще не снимут, тогда как?
— Никакой войны здесь не будет, — сказал он твердо. — Верь мне.
— Я тебе верю.
И дома, вечером и ночью, она целовала Ларина и все повторяла: «Я тебе верю, верю тебе». Ей доставляло какую-то особую радость повторять эти слова.
А в Ларине росло новое ощущение своей силы. Главное для него было не в том, что возникло новое существо, его ребенок, а в том, что это существо — часть ее, Ольги. Он еще не ощущал радости отцовства, он гордился Ольгой и должен был быть достоин ее любви.
Утром они расстались. На обратном пути Ларин сидел рядом с водителем притихший, серьезный, молчаливый. Накрапывал теплый, совсем весенний дождик. И пахло весной, ранней зеленью, хотя был уже конец июля. И словно перепутав времена года, прорвалась гроза. Впервые за много дней почернело небо. Вздрогнули и метнулись молнии. И наконец ливень обрушился на них. Шофер зажег фары, и вода стремительно забилась в узкой освещенной полосе дороги.
Богданов ждал Ларина возле его землянки.
— Товарищ капитан, командир полка приказал: как прибудете — к нему.
Путаясь в хлещущем что есть силы ливне, Ларин добежал до штаба полка.
Смоляр сказал ему:
— Получен приказ нашему полку отдельно от стрелковых подразделений выступить сегодня из Кириков в двенадцать ноль-ноль. Район боевых порядков, — он ткнул в карту. — Ясно?
— Ясно, товарищ подполковник.
— Твой дивизион головной на марше. Ясно?
— Ясно, товарищ подполковник.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Важное здесь болото, по такой жаре не высохло!
Кто-то из бойцов произнес эту фразу, а затем все стали ее повторять. Говорили: важное болото, важнейшее болото, преважное болотище. Говорили посмеиваясь, делая вид, что это громадное болото, болотище, внушает уважение.
На эти гнилые места прибыл полк, но Ларин не замечал в людях недовольства или усталости. Напротив, он видел, что настроение людей бодрое. Сам командир полка был в духе.
Какая-то часть стояла здесь раньше. От нее сохранились землянки, запущенные, грязные. Смоляр насмешливо отозвался о командире этой части и был доволен, что бойцы не хотят жить в старых землянках и без принуждения роют новые.
