— Наш брат артиллерист привык жить культурно, а не тяп-ляп — была бы крыша над головой, — сказал Смоляр. — Я приказал, чтобы в каждом дивизионе столовую строили, — прибавил он с самодовольной улыбкой.
Но что же хорошего в том, что полк прибыл на эти нездоровые места, а люди заняты тем, что роют землянки, выкачивают воду и на двухметровой глубине ставят бревенчатые полы?
«Невозможно было сейчас оставаться в Кириках», — говорил себе Ларин.
Ленинград был рядом, и все знали, что артиллерийские обстрелы участились, что поезда, идущие в Ленинград со снаряжением и продовольствием, видны немцам с высот и легко уязвимы.
Успех июльской операции был в том, что положение не ухудшилось и еще одна попытка штурмовать город была сорвана. Но именно потому, что положение не улучшилось, никто в полку не чувствовал успеха. Новая операция поэтому воспринималась как нечто совершенно закономерное. Жизнь на позициях, в действии считалась более естественной, чем жизнь в Кириках.
Вечером Ларин обошел батареи. Работы уже заканчивались. Орудия были установлены, вырыты ровики. Ларин зашел в землянку взвода управления.
Воронков, сидя на корточках, рассказывал очередную байку. Бойцы громко смеялись. Только Чурин стоял молча, прислонившись к стенке. Сдвинутые брови, сжатый рот показались бы постороннему человеку выражением душевной замкнутости. Но Ларин знал, что это не так: просто Чурин, произведенный в сержанты, напустил на себя солидность.
У Сарманова рука все еще на перевязи.
— Не беспокойтесь обо мне, товарищ капитан. Пойдем в бой, я эту повязку брошу. — Взгляд у Сарманова, как всегда, решительный.
К Ларину подошел Богданов.
— Разрешите, товарищ капитан…
— Давай, старшина, что у тебя нового?
Богданов мнется.
— Довольно деликатное дело, товарищ капитан. Потише, Воронков! Целый вечер гогочут, товарищ капитан…
— Ну что ж, выйдем.
Выйдя из землянки, Богданов для верности оглянулся, затем откашлялся и наконец таинственно зашептал:
— Трое бойцов из стрелкового батальона, что с нами в окружении были… Такое деликатное дело, — и, не глядя на Ларина: — трое суток в нашем дивизионе живут.
— То есть как это «живут»? — спросил Ларин настораживаясь.
— Не мог раньше доложить, товарищ капитан. Вы в городе были, на марше — опять невозможно. Три человека, товарищ капитан. Пехота. Желают остаться в дивизионе. Так сказать, продолжать службу в артиллерии. Мы ж воюем, а полк их еще в Кириках на отдыхе. Рапорта подали. Однако живут без аттестатов. Неудобно.
— Почему не направили обратно в батальон? — перебил его Ларин строго.
— Нельзя прогнать, — покачав головой, сказал Богданов. — Вместе с нами терпели и теперь желают вместе служить.
— Богданов, Богданов, подведешь ты меня под выговор. И так нам с тобой обоим всыплют…
— Все понятно, — весело сказал Богданов. — Я это чувствую. Разрешите доложить: герои люди.
— Знаю, — сказал Ларин. — Это я знаю. — И вдруг сорванным голосом крикнул: — Ну, хватит об этом! Можете идти, товарищ Богданов! — И вслед ему: — Людей кормить! И никаких аттестатов! Еще артиллерист называется…
Обо всем этом Ларин доложил командиру полка.
— Так, — сказал Смоляр. — Значит, чрезвычайное происшествие?
— Чепе, товарищ подполковник.
— Не успели обосноваться, и уже чепе, — покачал головой Смоляр. — Безобразие! Ну что ж, пиши рапорт. Завтра отправим этих троих в Кирики.
— Слушаю, товарищ подполковник. Разрешите доложить, с этими людьми я вместе воевал. Выражают желание остаться у нас в полку…
Смоляр задумался. Не так давно к нему явились двое его сержантов, заявив, что досрочно выписались из госпиталя. Смоляр обрадовался, а госпитальное начальство тем временем написало жалобу. Выговор получил командир полка.
— Извольте написать рапорт и все изложить, — повторил Смоляр раздраженно. Потом подумал и, вздохнув, прибавил: — Буду ходатайствовать перед командиром дивизии об удовлетворении твоей просьбы.
В другое бы время Смоляр еще долго говорил об этом чепе, и Ларину пришлось бы выслушать немало горьких слов о падении дисциплины и о нерадивости командира дивизиона. Но сейчас Смоляр молчал и только хмурился. Ларин хорошо знал командира полка и чувствовал, что Смоляру хочется поговорить совсем о другом. Днем Смоляр созывал у себя офицеров и поставил боевую задачу. Сейчас ему хотелось поговорить по душам. Так уже бывало не раз за годы войны, и оба любили эти задушевные разговоры.
— Здесь надо отличиться, понимаешь, отличиться, — говорил Смоляр, по-видимому вкладывая в это слово особый смысл. — Противник располагает превосходящими силами… Немцев бьют на Украине, и здесь они стремятся взять реванш. Сбросить нас в Ладожское озеро и снова замкнуть Ленинград. Надо отличиться. Все силы отдать.
— У меня сил хватит, товарищ подполковник, — сказал Ларин.
— Отличись…
— Я…
— Тш… тш… — прошептал Смоляр, прислушиваясь. — Тш… — Он поднял вверх указательный палец, призывая и Ларина прислушаться.
В тишине, по-особому глубокой на фронте, Ларин отчетливо услышал стук идущего поезда. И оттого, что от них до поезда все же было не близко, стук этот казался настороженным.
— Поезд… — сказал Смоляр тихо. — В Ленинград… — и опустил голову, словно ожидая удара. И вслед за ним Ларин тоже невольно склонил голову.
Прошло несколько минут, и сильный удар разбил тишину. Ударила немецкая батарея. Смоляр и Ларин еще ниже опустили головы. Они сидели неподвижно и молча, вместе думая о том самом главном, ради чего они и оказались здесь.
Было слышно, как разговаривают бойцы.
— С высот-то ему удобно стрелять. Он все видит.
— Да. А мы его не видим.
— Ни черта! Завтра наш полк начнет стрелять, — сказал чей-то густой голос, — то будет песенка другая.
Смоляр поднял голову.
— Мы, мы, мы… — сказал он ворчливо. — Вот привычка. Мы пришли, так мы и немецкие батареи на высотах найдем. На то ведь и мы, а не соседи.
Но Ларин чувствовал, что фраза, сказанная бойцом, понравилась Смоляру, и он это только скрывает своим ворчливым тоном.
Видимо, Смоляр ожидал, что бойцы будут продолжать разговор, но бойцы разошлись. Смоляр взглянул на Ларина и вдруг рассмеялся.
— О чем задумался? С утра начнем стрелять, немцев пощупаем.
Для Ларина началась обычная перед боевой операцией жизнь. Работы было много. День за днем разведчики раскрывали систему немецкого огня, и ежедневно Ларин наносил на свою схему новые, хитроумно замаскированные немецкие орудия, пулеметные доты и проволочные заграждения — все то, что предстояло уничтожить его дивизиону.
Командир дивизии разрешил трем бойцам из стрелкового батальона «дальнейшее прохождение службы в артиллерийском полку». Афанасьев служил теперь в отделении разведки, гигант Вашугин работал номером в первой батарее. Семушкин был зачислен связистом. Ничем до сих пор он себя не проявил, но и
