Ларин вошел. Сел за стол рядом с Макарьевым.
— Ранения имеете?
Вместо ответа старший лейтенант протянул правую руку. На ней не хватало трех пальцев.
— Член партии? — спросил Ларин.
— С сорокового года.
— С батареей справитесь?
— Полагаю, что справлюсь.
— Справитесь?
— Справлюсь, — ответил старший лейтенант и откашлялся.
— Поставим вместо Левашева.
— Так и сделаем, — подтвердил Макарьев. — Можете идти, товарищ старший лейтенант. Первая батарея. Примете, а потом все оформим. Фамилия? — обратился он к молодому человеку с красивым лицом, которое уродовала огромная фуражка.
— Младший лейтенант Новиков Николай.
— Военное образование имеете?
— Школа младших лейтенантов.
— Откуда прибыли?
— Постойте, — сказал Ларин. Он наморщил лоб, как будто что-то припоминая. — Новиков Николай?
— Так точно, товарищ капитан.
— Брат Ольги?
— А вы? Вы — Ларин?
Ларин кивнул головой.
— Это замечательно! Это замечательно! — воскликнул Новиков.
— Знакомы? — спросил Макарьев.
— Да все никак не выходило познакомиться. Но я столько слышал…
— Это брат моей жены, — сказал Ларин. — Как Ольга? Здорова?
— Да как всегда, хорошо. Ольга, она молодец… — Новиков осекся, видимо боясь, что его могут принять за болтуна.
— В какой батарее, нужны командиры взводов? — спросил Ларин Макарьева.
— Всюду нужны… Ведь…
— Да, да. Так в первую.
— Видели здесь старшего лейтенанта? — спросил Макарьев Новикова. — Идите за ним. Скажете, командир дивизиона приказал, чтобы на огневой взвод…
Новиков козырнул и вышел. Ларин и Макарьев остались вдвоем. Было тихо. Редкие разрывы снарядов не нарушали тишины — они лишь пунктиром обозначали ее границы. В заново определившейся тишине стук идущего поезда был слышен отчетливо.
Негромко переговаривались бойцы, но Ларину и Макарьеву был слышен их разговор.
— Поезд в Ленинград идет, а фрицы молчат.
— Подожди, вдарят еще.
— Вдарят-то они вдарят, да не очень. По ненаблюдаемой и движущейся цели не очень-то. Высотка- то, дорогой товарищ, наша.
Ларин узнал голос Богданова.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пополнение прибывало не сразу. Полк был уже в Кириках, а во многих батареях не было и половины положенных по штату людей. Только здесь, в Кириках, Ларин в полной мере понял, какие потери понес полк.
Ежедневно в дивизион приходили новые люди. Их надо было правильно распределить, а для этого надо было узнать. А узнать по анкете невозможно — невозможно довериться первому впечатлению.
Между тем разговоры о том, что предстоит новая боевая операция, шли по всем батареям. Упорно говорили о том, что операция будет фронтовая, вроде январской, когда прорвали блокаду, только на этот раз решающая. Блокаду снимут.
Говорили, что «немцам дадут пить — будь здоров». И что «куй железо, пока горячо», и что самое время «воткнуть немцам», потому что на Украине немцев уже к Днепру прижали.
Один из вновь прибывших бойцов сообщил, что в учебной бригаде перед отправкой в Кирики полковник произнес речь, что вот поздравляю вас, вам выпала честь снять осаду. Другой ссылался на своего шурина, работающего на ответственном посту в Ленинграде. Шурин заявил, что «через месяц немец побежит». Третий слышал по радио выступление писателя (фамилии он не запомнил); писатель сказал, что будет наступление.
Дыма без огня не бывает. Шел тысяча девятьсот сорок третий год — год великих надежд и великих свершений. Возможно, конечно, что боец не так понял напутственное слово полковника, а «шурин» просто-напросто болтун; возможно, что и писатель говорил свойственным ему образным языком. Но и без этих обычных и согревающих сердце слухов ощущение, что военные события скоро развернутся под Ленинградом, владело каждым воюющим человеком. И практический вопрос, как будет воевать полк после понесенных потерь и смогут ли новые люди достойно заменить погибших, неотступно преследовал и Ларина, и Макарьева, и всех тех, кто остался жив после взятия высоты и кому была дорога боевая слава полка.
Только вчера Ларин получил письмо от Снимщикова. Ему сделали операцию, но не очень удачно и намекнули, что, быть может, придется оперировать еще раз. Снимщиков тоже разделял общее настроение и писал, что вот, дескать, воевал-воевал, а теперь, когда пришли решительные дни, вышел из строя. По письму было видно, что в госпитале только и говорили о будущих военных делах, и Ларин ясно представил себе Снимщикова, как тот заглядывает в лицо врача и просит поторопиться с выпиской, потому что ведь э т о может скоро начаться.
До вчерашнего дня полком временно командовал начальник штаба, и только вчера прибыл новый командир подполковник Макеев.
Ларин еще не видел его. Ординарец Ларина, придя из штаба, сказал:
— Новый-то подполковник… — и замялся, поджав губы.
— Ну что? — спросил Ларин раздраженно.
— Ничего… Вежливый такой.
И это выражение «вежливый» прозвучало у ординарца укоризненно. Ларин слышал то, чего ординарец не досказал: «Не такой, каким был наш Батя».
Выйдя из землянки, Ларин услышал ругань. Это ему не понравилось. Несколько бойцов из штабной батареи таскали бревна, видимо, для какого-то укрытия, а Богданов, стоя на камне, ругал их последними словами.
— Старшина! — крикнул Ларин.
Богданов подбежал к нему.
— Чего это вы разорались?
— Да как же, — отвечал Богданов, делая обиженное лицо. — Ведь это соображения нет. Волокут по земле бревна, а их на плечах переносить куда удобней. Затрата энергии, товарищ капитан.
— Ладно, ладно, — сказал Ларин. — Народ новый, и необязательно им по-твоему работать. Нечего орать.
— Новые-то они новые, — сказал Богданов недовольно, — да пора бы уже привыкать.
В глубине души Ларин сочувствовал Богданову. Вероятно, и Богданов, так же как и он, думает об одном: а как эти люди будут в бою?
— Я в первую батарею иду, — сказал Ларин. — Пошли-ка вместе, старшина.
