На марше, приткнувшись к дверце кабины и уже засыпая, он успевал подумать: как хорошо, как все хорошо. Снов он не видел. То же ощущение радости, что и днем, не покидало его и ночью. И он мечтал о новых боях: надо было доказать и Ларину, и Макееву, и командиру дивизии, и Верховному Главнокомандующему, что он достоин награды.
Приказ получили на марше. К утру дивизия должна была занять огневые позиции. Макеев собрал командиров дивизионов и аккуратно, по линейке, прочертил карандашом новые линии на карте.
— Немцы обороняют Гатчину, — сказал он. — Южнее Гатчины — конечный для нашей будущей операции рубеж. Вот он… Зная тактику немцев, можно с уверенностью сказать, что Гатчину они будут оборонять «до последнего патрона», то есть до тех пор, пока мы не запрем их с тыла.
Невозмутимый Петунин вдруг захохотал. Макеев удивленно взглянул на него, и Петунин сказал:
— Виноват, товарищ подполковник. Я по поводу немецкой тактики, товарищ подполковник.
Гатчина горела. Она горела вот уже третий день и, казалось, притянула к себе и вобрала десятки и сотни крупных и мелких пожаров.
Горели деревни вокруг Гатчины, и пустые звонницы церквей были залиты теперь малиновым пламенем.
В быстром огне сгорали хутора, тлели на дорогах большие штабные «бенцы», и из снега подымались факелы, в неверном свете которых с трудом было можно признать металлические остовы танков и пушек.
Огонь и дым заняли небо, вытеснив яркие зимние звезды и стойкие снежные облака. Казалось, звездный свет померк, его подменил красный с черными подпалинами свет пожара.
Дивизия шла на Гатчину с тыла и была еще сравнительно далеко от города, но свет пожара был виден, только он не был еще ярок, и красный цвет лишь слегка окрашивал небо.
Впереди была речушка, а за речушкой — немцы. Богданов мокрый вернулся из разведки и доложил, что немцы поблизости, но передний край установить с точностью не удалось. Маскхалат на Богданове обледенел, с шапки стекала вода. Губы его посинели, он говорил с трудом, лязгая зубами.
Новиков влил ему в рот водки, и Богданов, сбросив халат и шапку, сразу же приосанился и сказал:
— Как пошла наша пехота топать, так ледок по реке и тронулся. Теплынь, да еще пехота топает…
— По переправе немец сильно бьет?
— Нет, молчит. Говорят, какое-то оружие подготовил.
— Какое оружие?
— Так, разговорчики, — уклончиво сказал Богданов. — Новое оружие, тайное.
Ларин приказал батареям оборудовать огневые позиции в двухстах метрах от реки. Но только стали оборудовать, как командир полка вызвал Ларина на свой командный пункт.
— Неправильно поступаете. Приказываю немедленно переправляться через реку. Саперы строят сейчас переправу. — Он говорил резким, начальственным тоном, и Ларин чувствовал: Макееву неприятно, что он, Ларин, принял неправильное решение. (Батя — тот обязательно крикнул бы: «Что? Холодной воды забоялись?»)
— Будет исполнено, — сказал Ларин и побежал к батарее. Он досадовал на себя и одновременно радовался, что командир полка решил задачу смело и современно.
«Молодцы, ах молодцы какие!» — думал Ларин. Он думал именно «молодцы», а не «молодец», потому что мысленно хвалил не только Макеева, но и погибшего Батю.
Вместе с командирами батарей, с Новиковым и Богдановым Ларин подошел к переправе.
Неожиданный в январе теплый ветер усиливал знобящую сырость. Казалось, что влажный воздух под давлением какой-то неизвестной силы разбит на мириады мельчайших капель.
Мокрые полушубки разбухли и стали невыносимо тяжелыми. Большинство бойцов поскидало их. Но сырость проникала сквозь ватники, свитера и гимнастерки, и тело все время было влажным.
На берегу работали саперы. Нельзя было ставить понтоны, и саперы строили самодельные мостки, нечто вроде устойчивых плотов на сваях.
На одном из таких плотов сидел пожилой сапер и, густо кашляя, курил огромную самокрутку, прикрывая огонь ладонью. По первому взгляду можно было предположить, что он просто бездельничает. Но время от времени он отрывался от самокрутки и помогал своим товарищам вбить сваю или связать бревна, и тогда становилось понятным, что он-то и есть здесь самый главный, без которого работа не спорится.
— Эй, отец! — крикнул Ларин. — Скоро ли думаешь заканчивать?
Сапер, не разобрав в темноте офицерские погоны, отвечал ворчливо:
— Заканчивать!.. Да мы уж целый полк пехоты вперед пропустили.
— Так надо теперь и об артиллерии подумать! — снова крикнул Ларин.
Старый сапер, как показалось Ларину, в сердцах швырнул самокрутку.
— Вас спрашивают, — сказал Новиков, — надо отвечать.
Сапер встал. Новенькие блестящие звездочки на погонах Новикова были видны ему.
— Так я же ему сказал, товарищ лейтенант. Строительство — вот оно. Поезд можно пускать, а он (старик был явно недоволен Лариным), а он — «додумал или не додумал».
Новиков взглянул на Ларина. Оба расхохотались.
— Все принципы, — неодобрительно заметил Богданов.
И когда уже дивизион переправлялся через речушку и саперы с деланным равнодушием смотрели, как плот на сваях, повинуясь умному расчету, выдерживает многопудовую тяжесть, Богданов снова сказал:
— Все принципы. У каждого принципы. А по-моему, получил приказ для артиллерии переправу строить — значит, выполняй.
Пожилой сапер не спеша свернул громадную самокрутку:
— А мы и без приказа понимаем. Ежели у фрицев новое смертельное оружие — значит, наша артиллерия проходи вперед.
— Опять про новое оружие, — сказал Богданов сердито. — Ты что, видал его?
— Не видал, — сказал пожилой сапер, дико закашлявшись от дыма. — То-то и оно, что не видал.
С утра начался обстрел немецких позиций. Стоял такой густой туман, словно все та же неизвестная сила, разбившая воздух на мириады капель, теперь спрессовала их. Батальон Сарбяна продвигался на ощупь. Характерная мертвенная бледность покрыла лица людей. Люди затрачивали усилия на то, чтобы преодолеть естественное отвращение к непогоде, на то, чтобы не чувствовать своего липкого тела, промокших ног, чтобы все это не мешало их работе.
В полдень немцы сильно обстреляли передовые цепи. Лежа в мокром снегу, бойцы испытывали странное ощущение. Казалось, что снаряды не разрывают тумана, а возникают откуда-то снизу, из земли.
Через час последовал новый налет немецкой артиллерии. Следующий налет был усилен тяжелыми минометами — «ишаками», как их называли по унылому и настойчивому звуку: так кричит голодный осел.
Только люди успели головы поднять, новый налет обрушился на них.
Ларин соединился с огневыми позициями. На первой батарее нашел Макарьева:
— Как там у вас? Жарко?
— Согревают, — ответил Макарьев возбужденно. — А ответить нечем… По десять снарядов на орудие осталось.
У Ларина сердце дрогнуло.
— До сих пор снарядов не подвезли! Я же еще два часа назад просил…
С большим трудом Ларин по телефону нашел командира полка. Десятки голосов переговаривались на линии — и связисты, и командиры батарей, и офицеры стрелковых подразделений, «подзанявших» провод у артиллеристов. Наконец он услышал спокойный голос Макеева:
— Подождите, Ларин. Я как раз выясняю, что с вашими снарядами…
— А я вам не подчиняюсь! — громко и хрипло крикнул в это время голос Хрусталева. — Па-а-ни-ма-
