— Идите исполняйте.
Новиков по-курсантски точно сделал «кругом», но в это время Макеев подошел к нему. На плечи Николая легли сухие пальцы командира полка.
Николай хотел повернуться, но Макеев сам повернул его к себе.
— Товарищ подполковник… — сказал Новиков, чувствуя сильный и глубокий взгляд Макеева.
Макеев ничего не ответил. Он не спеша всматривался в лицо Николая, словно стремясь найти в нем новое, еще никому не известное выражение.
Вдруг что-то дрогнуло в углах его рта. Улыбнувшись каким-то своим мыслям, он чуть привлек к себе Николая и легко отстранил его.
— Мне можно идти, товарищ подполковник? — спросил Николай нерешительно.
— Да, да, конечно… — быстро сказал Макеев. Неожиданная улыбка еще какое-то время освещала его лицо.
Не заходя к себе, Николай выбежал на шоссе и стал ждать попутную машину. Но все машины шли по направлению к фронту, и Николай, нервничая, долго ходил взад и вперед. Вдруг он остановился. Навстречу ему один за другим шли двое. Первый был в широченной шинели без погон, болтавшейся на нем, как халат, и в пилотке без красной звездочки. Позади него шел красноармеец, держа винтовку навскидку. Николай чуть не вскрикнул: это был Хрусталев, бывший начальник арт-снабжения, и его конвоир. Когда они поравнялись с Николаем, он невольно уступил им дорогу. Хрусталев, кажется, узнал его. Что-то вроде улыбки появилось на его опухшем лице.
— А, младшенький!.. — сказал он сквозь зубы.
Николай отвернулся. Полчаса спустя ему удалось остановить попутную машину. В кабине, кроме шофера, уже сидел кто-то, с головой завернувшись в полушубок. Николай быстро прыгнул в кузов, где сидели два бойца. Они накрылись брезентом от мокрого снега, вялые хлопья которого падали непрерывно.
— Нет, душно, — сказал Николай и пересел на борт.
Он должен был обдумать поручение, которое дал ему полк, а мысли были расстроены. И такова была сила личного его горя, что чем более он пытался привести в порядок свои мысли, тем менее это ему удавалось.
Бойцы, сидевшие под брезентом, чувствовали себя как дома. Вытащив из мешка хлеб, сало и консервы, они ели с большим аппетитом, сожалея лишь, что нечем промочить горло.
Машина шла теперь рывками, не в силах совладать с разбитой дорогой. То и дело шофер вылезал из кабины и тяжелым ключом стучал по скатам, выслушивая машину, как врач больного.
— А что, товарищ лейтенант, с нами не закусите? — спросил один из бойцов.
— Нет, я не хочу, — быстро ответил Новиков. — Спасибо, не хочу.
Боец покачал головой:
— Зря, товарищ лейтенант. После обеда настроение повышается.
Новиков кивнул головой и пожалел, что фляжка его пуста: нечем угостить попутчиков.
— Я вот смотрю на вас, товарищ лейтенант, — сказал другой боец, бережно складывая в мешок остатки продовольствия. — Смотрю, все на борту сидите. Мало разве в бою снега наглотались? И веселья в вас не видать. А вы человек молодой. Чем объяснить?
— У меня горе, — сказал Новиков и уже пожалел об этой случайной откровенности.
— До этого мы своим умом дошли, — сказал боец, переглянувшись с товарищами. — Однако в чем горе?
Взгляд его был такой внимательный и сочувственный, что Николай сказал откровенно:
— Командира моего дивизиона убили.
— Горе большое, — сказал боец. — Знаю. Нелегко пережить.
— Трудно! Хоть бы в бой поскорее… — вырвалось у Новикова.
— Так… Погибший семейным был?
— Жена и… не знаю, может быть сейчас уж ребенок.
— В Ленинграде?
— Да…
— Увидитесь с ней?
— Она моя сестра…
— Товарищ лейтенант! — вдруг с необычайным жаром воскликнул боец. — Так ведь надо вам о ней подумать!
— Ну конечно, — подтвердил Новиков. — Ясно, что я о ней думаю.
— Нет, товарищ лейтенант, всерьез нельзя о чужом горе думать, если в себе свое не поломаешь. Иначе не поможешь.
— Да? Так? Это так? — с жадностью спросил Новиков, чувствуя, что незнакомый боец своими словами дотронулся до чего-то самого сокровенного.
В самом деле, он никогда так не думал: надо в себе поломать горе, но не для того, чтобы самому легче стало, а для того, чтобы помочь другому человеку. Для того, чтобы в душе другого человека зажегся огонек надежды, нужно самому иметь этот огонь…
Машина остановилась так резко, что Новиков едва удержался на борту. Водитель выскочил и, покачав головой, сказал:
— Будем менять скаты.
Бойцы сразу же стали на него ворчать:
— Говорили тебе, этой дорогой не ехать. Это не дорога, а мучение.
— Срезать хотел, — ответил шофер. — Вас поскорее в Ленинград доставить, — добавил он ядовито.
— Вот тебе и поскорее!
Они находились в двух километрах от Ленинграда. Был виден Дворец Советов и прилегающие к нему здания. Дорога, которую выбрал шофер, чтобы «срезать», и за которую его сейчас ругали, проходила по бывшему переднему краю.
Здесь было дико и пусто. Казалось немыслимым, что здесь еще совсем недавно жили люди, и только дырявые консервные банки да простреленные каски напоминали об этом. Девятьсот дней этот передний край честно служил Ленинграду, а за двенадцать дней нашего наступления траншеи уже кое-где обрушились, двери блиндажей были распахнуты и качались на петлях, и под семью накатами гуляла темная поземка.
— Помочь вам, товарищи? — спросил Николай.
— Справимся, товарищ лейтенант.
Николай прошел немного вперед по дороге. Поземка утихла, и стало вдруг светло и ясно, как часто бывает на севере в предзакатный час. Желтое пятно солнца за облаками быстро скользило к земле. Еще минута — и над самой линией горизонта показался пурпурный луч.
Этот луч был нетороплив. Он задержался на белом камне Дворца Советов и не спеша коснулся земли бывшего переднего края. Не сострадания заслуживала эта земля, а благодарности.
На Международный проспект они въехали, когда уже было совсем темно. И только успели въехать, как услышали сильный орудийный залп и вслед за ним, где-то вдалеке, где-то у самой Невы, увидели небо в разлете множества многоцветных огней.
Новый залп и новые огни, раздвинувшие небо. Новиков сильно постучал в кабину шофера. Машина остановилась.
— Что это? Салют?
— Салют в Ленинграде, как в Москве?
— В честь победы?
На Международном проспекте было пустынно. Видимо, люди ушли к Неве, туда, где гремел салют, и только у ворот стояли дежурные групп самозащиты. Они отвечали Новикову и его спутникам:
— Да, салют.
— Да, был приказ Военного совета фронта.
— Да, в честь победы.
