— Еще две вещи, сударыня. Ваше лицо говорит мне, что вы — Мелуан Лэклесс и что я к вашим услугам.
Она улыбнулась и протянула мне руку для поцелуя. Я взял руку и склонился над ней. Я не стал на самом деле целовать ее, как то было бы уместно дома, в Содружестве, я лишь слегка коснулся губами пальца собственной руки, державшей ее руку. По-настоящему поцеловать руку даме в здешних краях было бы чересчур смело.
Наша болтовня прервалась: подали суп. Сорок слуг одновременно поставили тарелки перед сорока гостями зараз. Я попробовал суп. Боже милосердный, кому могло прийти в голову сделать суп сладким?
Я съел еще ложку, делая вид, будто мне вкусно. Краем глаза я наблюдал за своим соседом, хрупким старичком, которого я знал как вице-короля Банниса. Лицо и руки у него были морщинистые, покрытые пигментными пятнами, волосы растрепанные и седые. Я увидел, как он, не церемонясь, окунул палец в суп, облизнул его — и отодвинул тарелку в сторону.
Он порылся в карманах и раскрыл ладонь, показав мне то, что он достал.
— Я всегда таскаю с собой полные карманы засахаренного миндаля, когда собираюсь на подобные сборища, — сообщил он мне заговорщицким шепотом. Глаза у него сделались хитрющие, как у ребенка. — А то никогда не знаешь, чем тебя вздумают накормить!
Он протянул мне ладонь.
— Берите, коли хотите!
Я взял орешек, поблагодарил его, и до конца банкета он больше не обращал на меня внимания. Когда я в следующий раз взглянул в его сторону, он беззастенчиво лопал орешки из кармана и спорил с женой о том, пекут крестьяне хлеб из желудей или нет. Судя по тону беседы, я подслушал часть бесконечного спора, который они вели на протяжении всей своей жизни.
Справа от Мелуан сидела парочка иллийцев, которые болтали на своем певучем наречии. В сочетании с умело расставленными вазами, которые загораживали от нас гостей на противоположной стороне стола, мы с Мелуан оказались больше наедине, чем если бы гуляли под руку в садах. Маэр умело рассадил гостей.
Суп унесли и поставили вместо него кусок мяса — я так понял, это был фазан, запеченный под густым сливочным соусом. Я с удивлением обнаружил, что фазан мне вполне по вкусу.
— И как вы думаете, каким образом мы оказались вместе? — небрежным тоном осведомилась Мелуан. — Господин…
— Квоут, — я отвесил небольшой поклон, не подымаясь со стула. — Быть может, маэр желал, чтобы вы не скучали, а я временами могу быть весьма занятен.
— Да, вполне.
— А быть может, я подкупил мажордома, чтобы очутиться с вами рядом!
Она слегка улыбнулась и отпила глоток воды. «Ей нравится смелость», — подумал я про себя.
Я вытер руки и чуть было не положил салфетку на стол, а это было бы ужасной ошибкой. То был сигнал убирать блюдо, которое стояло сейчас на столе. И если сделать это слишком рано, это означало молчаливое, но уничтожающее неодобрение в адрес хозяина дома. Расправляя салфетку и стеля ее на колени, я чувствовал, как по спине между лопатками у меня течет струйка пота.
— И как же вы проводите время, господин Квоут?
Она не стала спрашивать, чем я занимаюсь, — это означало, что она считает меня аристократом. По счастью, я заранее приготовил ответ.
— Так, пописываю понемногу. Генеалогии. Парочку пьес… Вы любите театр?
— Так, иногда. Смотря какой.
— В зависимости от пьесы?
— В зависимости от актеров, — сказала она, и в голосе ее послышалось странное напряжение.
Я бы и не заметил, не следи я за ней так пристально. Я решил перевести разговор на более безопасную тему.
— Как вам показались дороги по пути в Северен? — осведомился я. На дороги любят жаловаться все. Это такая же надежная тема, как погода. — Говорят, на севере разбойники пошаливают?
Я надеялся немного оживить беседу. Чем больше она болтает, тем лучше я ее узнаю.
— В это время года на дорогах всегда кишат разбойники из руэ, — холодно ответила Мелуан.
Не просто разбойники — разбойники из руэ! Она произнесла это слово с таким ледяным отвращением, что я буквально похолодел. Она ненавидит руэ. Не просто недолюбливает, как большинство людей, — она питает к нам искреннюю, неподдельную, жгучую ненависть.
Я был избавлен от необходимости отвечать: подали охлажденные фруктовые пирожные. Слева от меня вице-король спорил с женой о желудях. Справа Мелуан неторопливо разламывала пополам клубничное пирожное, лицо ее было бледно, как маска слоновой кости. Глядя, как ее безукоризненно отполированные ноготки раздирают на кусочки пирожное, я понимал, что она думает о руэ.
Если не считать этого упоминания об эдема руэ, вечер прошел довольно славно. Мне мало-помалу удалось разговорить Мелуан, и она принялась болтать о всякой ерунде. Изысканный обед тянулся два часа, времени для разговоров у нас было предостаточно. Я обнаружил, что она действительно воплощает в себе все то, что предполагал Алверон: умна, привлекательна, красноречива. И даже то, что я знал о ее ненависти к руэ, не особенно мешало мне наслаждаться ее обществом.
Сразу после обеда я вернулся к себе и принялся писать. К тому времени, когда ко мне заглянул маэр, у меня уже было готово три черновика письма, набросок песни и пять страниц, исписанных нотами и репликами, которые я рассчитывал пустить в ход позднее.
— Входите, ваша светлость.
Он вошел, я поднял на него глаза. Он был уже совсем не похож на того хрупкого, трясущегося старика, которому я сумел вернуть здоровье. Он немного пополнел и выглядел лет на пять моложе.
— Что вы о ней думаете? — спросил Алверон. — Во время вашей беседы она ничего не говорила о своих поклонниках?
— Нет, ваша светлость, — сказал я, протягивая ему сложенный листок бумаги. — Вот первое письмо, которое вы, возможно, сочтете нужным ей отправить. Я полагаю, вы сможете найти способ тайно передать его ей?
Он развернул письмо и начал читать, беззвучно шевеля губами. Я тем временем родил еще одну строчку песни, записав поверх строки аккорды.
Наконец маэр поднял глаза.
— Вы не находите, что это несколько чересчур? — смущенно осведомился он.
— Нет. Вон то, — я оторвался от работы и указал пером на другой листок бумаги, — действительно чересчур. А то, что вы держите в руках, — как раз что надо. В ней есть романтическая струнка. Она мечтает, чтобы ей вскружили голову, хотя, вероятно, не признается в этом.
На лице маэра по-прежнему отражалось сомнение, поэтому я отодвинулся от стола и положил перо.
— Ваша светлость, вы были правы. Эта женщина вполне достойна стать вашей супругой. Не пройдет и нескольких дней, как во дворце будет с десяток мужчин, которые с радостью взяли бы ее в жены. Не так ли?
— Да их уже с десяток, — угрюмо ответил он. — А скоро будет десятка три.
— И добавьте еще десяток тех, с кем она встретится за обедом или будет гулять в саду. И еще десяток, которые будут ухаживать за ней просто из любви к искусству. Сколько из них станут писать ей письма и стихи? Они будут посылать ей цветы, побрякушки, знаки своего расположения. Вскоре на нее обрушится поток внимания. У вас всего один шанс.
Я указал на письмо.
— Не медлите! Это письмо воспламенит ее воображение, ее любопытство. Через пару дней, когда у нее на столе будет лежать гора других записок, она будет ждать второго письма от нас.
Он поколебался, потом его плечи поникли.
— Вы уверены?
Я покачал головой.
