— И тем не менее, — не отступал я, — много ли надо луны, чтобы наслаждаться благоуханием цветущего жасмина?
— На сеновале-то? — сказала Денна тоном, исполненным недоверия.
— С сеновала просто удобнее всего забраться на крышу, — объяснил я. — А оттуда — во дворец маэра. А из дворца — в сад.
— Но если ты на службе у маэра, — спросила она, — отчего бы не взять и не попросить тебя впустить?
— Ах! — театрально воскликнул я, вскинув палец. — Но как же приключения? Есть сто человек, которые могли бы просто пригласить тебя прогуляться в садах маэра. Но только один может провести тебя туда тайком!
Я улыбнулся ей.
— Денна, я предлагаю тебе уникальную возможность!
Она ухмыльнулась в ответ.
— Ты так хорошо знаешь тайные струны моей души!
Я протянул ей руку, словно приглашая ее сесть в карету.
— Прошу, миледи!
Денна оперлась на мою руку, поставила ногу на первую ступеньку лестницы, но тут же остановилась.
— Эй, постой, ты неучтив! Ты собираешься заглянуть мне под платье!
Я напустил на себя убедительный вид оскорбленной невинности и прижал руку к сердцу.
— Сударыня, я же джентльмен! Могу вас заверить, что…
Она хлопнула меня по затылку.
— Ты уже признавался, что ты не джентльмен! — сказала она. — Ты просто воришка и норовишь похитить мою невинность!
Она отступила назад и, передразнивая меня, отвесила поклон:
— Прошу, милорд!
Мы вылезли на сеновал, оттуда на крышу и спустились в сад. Серпик луны у нас над головой был тонок, как вздох, и так бледен, что почти не затмевал света звезд.
В садах было на удивление тихо для такой теплой и славной ночи. Обычно даже в этот поздний час парочки бродили по аллеям и шушукались на скамьях в беседках. Интересно, куда они все подевались? На бал какой-нибудь или на торжественный прием?
Сады маэра были обширны, а извилистые дорожки и замысловатые живые изгороди заставляли их казаться еще просторнее. Мы с Денной брели бок о бок, слушая шум ветра в кронах. Казалось, будто мы с ней — единственные люди на свете.
— Не знаю, помнишь ли ты один наш давнишний разговор, — сказал я вполголоса, не желая нарушать тишину. — Мы тогда говорили о цветах.
— Помню, — ответила она так же тихо.
— Ты говорила, тебе кажется, будто все мужчины учатся ухаживать за дамами по одной и той же затрепанной книжонке.
Денна беззвучно рассмеялась — я это скорее почувствовал, чем услышал. Она закрыла рот рукой.
— Ой, а я и забыла! Неужели я действительно так говорила?
Я кивнул.
— Ты говорила, они все приносили тебе розы.
— И до сих пор приносят, — сказала она. — Скорей бы уж они добыли новую книжку!
— Ты просила меня выбрать цветок, который подошел бы тебе больше.
Она застенчиво улыбнулась.
— Да, помню. Я тебя испытывала.
Потом нахмурилась.
— Но ты меня перехитрил: ты выбрал цветок, о котором я даже не слышала никогда, не говоря уже о том, чтобы видеть.
Мы свернули за угол. Дорожка вела в темно-зеленый тоннель арки.
— Не знаю, успела ли ты увидеть их с тех пор, — сказал я. — Но вот он, твой цветок селаса.
Путь нам озаряли одни только звезды. Месяц был такой узенький, что его все равно что не было. Тьма под аркой была густой и непроглядно-черной, как волосы Денны.
Широко раскрыв глаза, мы напряженно вглядывались во тьму, и там, где звездный свет пробивался сквозь листву, видны были сотни цветков селаса, раскрывшихся в ночи. Аромат селаса был бы головокружителен, не будь он столь тонок.
— Ах! — вздохнула Денна, озираясь по сторонам. Тут, под аркой, ее лицо светилось ярче луны. Она раскинула руки в стороны. — Какие же они нежные!
Мы молча шли вперед. Повсюду лозы селаса оплетали решетчатые арки, цепляясь за дерево и проволоку, скрываясь от полуночного неба. Когда тоннель наконец закончился, снаружи оказалось светло как днем.
Молчание затягивалось. Мне наконец сделалось не по себе.
— Ну вот, теперь ты знаешь, какой он, твой цветок, — сказал я. — А то мне было жаль, что ты его никогда не видела. Селас довольно капризное растение, насколько я знаю.
— Тогда оно, должно быть, и впрямь мне подходит, — тихо ответила Денна, глядя себе под ноги. — Я тоже трудно пускаю корни.
Мы пошли дальше. Дорожка свернула, и арка скрылась за поворотом.
— Ты обходишься со мной лучше, чем я того стою, — сказала наконец Денна.
Я рассмеялся: что за нелепая мысль! Только нежелание нарушать царящую в саду тишину помешало мне от души рассмеяться. Я сдерживал смех как мог, аж с ноги сбился и даже споткнулся.
Обогнавшая меня на шаг Денна смотрела на меня, и на губах у нее играла улыбка.
Наконец я перевел дух.
— Это с тобой-то, которая пела со мной в тот вечер, когда я заработал дудочки! С тобой, которая подарила мне лучший подарок, какой я когда-либо получал!
Тут мне вспомнилось.
— А ты знаешь, — спросил я, — что твой футляр для лютни мне жизнь спас?
Улыбка росла и распускалась, точно цветок.
— Что, правда?
— Правда-правда! — сказал я. — Я даже и надеяться не могу обойтись с тобой так хорошо, как ты того стоишь! При том, чем я тебе обязан, это весьма скромная плата!
— Ну, по-моему, для начала и это неплохо.
Она взглянула на небо и глубоко вздохнула.
— Я всегда больше всего любила безлунные ночи. В темноте проще говорить, что думаешь. Проще быть собой.
Она пошла дальше, и я пошел рядом. Мы миновали фонтан, пруд, стену бледного жасмина, раскрывшегося в ночи. Миновали каменный мостик и снова очутились в лабиринте живых изгородей.
— Ты ведь мог бы обнять меня за талию, знаешь ли, — заметила она деловым тоном. — Мы гуляем в саду, совсем одни. При луне, какая уж ни на есть.
Денна смотрела на меня искоса, усмехаясь уголком губ.
— Это вполне допустимо, если хочешь знать.
Внезапная перемена ее настроения застигла меня врасплох. С тех пор как мы встретились в Северене, я ухаживал за ней безумно, безнадежно, но церемонно, и она старательно мне подыгрывала. Она отвечала любезностью на любезность, шуткой на шутку, игривой болтовней на болтовню — не как эхо, скорее подобно двум музыкантам, поющим дуэтом.
Но сейчас все было иначе. Ее тон был менее игрив, он сделался проще и прямее. Перемена была столь внезапной, что я не нашелся, что сказать.
— Четыре дня тому назад я подвернула ногу на неровной мостовой, — тихо сказала она. — Помнишь?
