В кварталах дальних и печальных

«Герасима Петровича рука не дрогнула…»

Герасима Петровича рука не дрогнула. Воспоминанье
номер один: из лужи вытащил щенка — он был живой,
а дома помер. И все. И я его похоронил. И всё. Но для чего,
не понимаю, зачем ребятам говорил, что скоро всех собакой
покусаю, что пес взрослеет, воет по ночам, а по утрам ругаются соседи?
Потом я долго жил на этом свете и огорчался или огорчал, и стал большой.
До сей поры, однако, не постоянно, граждане, а вдруг,
сжав кулаки в карманах брюк, боюсь вопроса: где твоя собака?

1992, 1999

«Первый снег, очень белый и липкий…»

Первый снег, очень белый и липкий,
и откуда-то издалека:
наши лица, на лицах улыбки,
мы построили снеговика.

Может только, наверно, искусство
о таких безмятежностях врать,
там какое-то странное чувство
начинало веселью мешать.

Там какое-то странное чувство
улыбаться мешало, а вот:
чувство смерти, чтоб ей было пусто.
Хули лыбишься, старая ждет!

1999

«Тонкой дымя папироской…»

Тонкой дымя папироской,
где-то без малого час
Яков Петрович Полонский
пишет стихи про Кавказ.

Господи, только не сразу
финку мне всаживай в грудь.
Дай дотянуть до «Кавказу»[75].
Дай сочинить что-нибудь.

Раз, и дурное забыто.
Два, и уже не стучат
в гулком ущелье копыта,
кони по небу летят.

Доброе — как на ладони.
Свет на висках седока.
Тонкие черные кони
в синие прут облака.

1999

«Тушь, губная помада…»

Тушь, губная помада
на столе у окна,
что забыла когда-то,
исчезая, одна.

Ты забыла, забыла
на окне у стола,
ты меня разлюбила,
ты навеки ушла.

Но с похмелья сознанье
я теряю когда,
в голубое сиянье