В кварталах дальних и печальных

Стань девочкою прежней с белым бантом,
я — школьником, рифмуясь с музыкантом,
в тебя влюбленным и в твою подругу,
давай-ка руку.

Не ты, а ты, а впрочем, как угодно —
ты будь со мной всегда, а ты свободна,
а если нет, тогда меняйтесь смело,
не в этом дело.

А дело в том, что в сентябре-начале
у школы утром ранним нас собрали,
и музыканты полное печали
для нас играли.

И даже, если даже не играли,
так, в трубы дули, но не извлекали
мелодию, что очень вероятно,
пошли обратно.

А ну назад, где облака летели,
где, полыхая, клены облетели,
туда, где до твоей кончины, Эля,
еще неделя.

Еще неделя света и покоя,
и ты уйдешь, вся в белом, в голубое,
не ты, а ты с закушенной губою,
пойдешь со мною

мимо цветов, решеток, в платье строгом,
вперед, где в тоне дерзком и жестоком
ты будешь много говорить о многом
со мной, я — с Богом.

2000

«Веди меня аллеями пустыми…»

Веди меня аллеями пустыми,
о чем-нибудь ненужном говори,
нечетко проговаривая имя.
Оплакивают лето фонари.

Два фонаря оплакивают лето.
Кусты рябины. Влажная скамья.
Любимая, до самого рассвета
побудь со мной, потом оставь меня.

А я, оставшись тенью потускневшей,
еще немного послоняюсь тут,
все вспомню: свет палящий, мрак кромешный.
И сам исчезну через пять минут.

2000

«Как только про мгновения весны…»

Как только про мгновения весны
кино начнется, опустеет двор,
ему приснятся сказочные сны,
умнейшие, хоть узок кругозор.

Спи, спи, покуда трескается лед,
пока скрипят качели на ветру.
И ветер поднимает и несет
вчерашнюю газету по двору.

И мальчик на скамейке одинок,
сидит себе, лохматый ротозей,
за пустотой следит, и невдомек
чумазому себя причислить к ней.

2000

«Вспомним всё, что помним и забыли…»