В кварталах дальних и печальных

Грустно без Л.Д.[37],
что теперь на море.
Лодка на воде,
и звезда — во взоре.

Но зато Л.А.[38] —
роковая дама,
и вполне мила,
как сказала мама.

Словно сочинил
это Достоевский.
До утра кадил
фонарями Невский.

И красив как бог
на краю могилы
Александр Блок —
умный, честный, милый.

1997

«Поехать в августе на юг…»

Поехать в августе на юг
на десять дней, трястись в плацкарте,
играя всю дорогу в карты
с прелестной парочкой подруг.
Проститься, выйти на перрон
качаясь, сговориться с первым
о тихом домике фанерном
под тенью шелестящих крон.
Но позабыть вагонный мат,
тоску и чай за тыщу двести,
вдруг повстречавшись в том же месте,
где расставались жизнь назад.
А вечером в полупустой
шашлычной с пустотой во взоре
глядеть в окно и видеть море,
что бушевало в жизни той.

1997

К Олегу Дозморову[39]

Владелец лучшего из баров[40],
боксер[41], филолог и поэт,
здоровый, как рязанский боров,
но утонченный на предмет
стиха, прими сей панегирик —
элегик, батенька, идиллик.
Когда ты бил официантов[42],
я мыслил: разве можно так,
имея дюжину талантов[43],
иметь недюжинный кулак.
Из темперамента иль сдуру
хвататься вдруг за арматуру.
Они кричали, что — не надо
Ты говорил, что — не воруй.
Как огнь, взметнувшийся из ада,
как вихрь, как ливень жесткоструй —
ный, бушевал ты, друг мой милый.
Как Л. Толстой перед могилой.
Потом ты сам налил мне пива,
орешков дал соленых мне.
Две-три строфы[44] неторопливо
озвучил в грозной тишине.
И я сказал тебе на это:
«Вновь вижу бога и поэта»[45].
…Как наше слово отзовется,
дано ли нам предугадать[46]?
Но, право, весело живется.
И вот уж я иду опять
в сей бар, единственный на свете,
предаться дружеской беседе[47].

1997

«В те баснословнее года…»

В те баснословнее года