Ничем, кроме того однообразного, рокочущего гула, который он уже слышал вчера.
Вначале Кэнири подумал, что это сон. Не хотелось открывать глаза, — боялся, что звук этот сразу исчезнет. Через минуту Кэнири все-таки открыл глаза. Звук не оборвался.
Солнце еще только начинало подниматься над горизонтом, — Кэнири понял, что проспал не больше получаса. Но силы уже вернулись к нему. Может быть, их возвратил не столько сон, сколько этот однообразный рокочущий гул, звучавший, как самая прекрасная музыка.
Самолет кружил над льдиной. Летчик еще издали заметил флаг, — а затем — и человека, спящего под торосом. Человек зашевелился, стал отвязывать себя от тороса, вскочил, замахал руками.
Самолет развернулся и взял направление на льдину. Он летел теперь так низко, как будто собирался совершить посадку.
«Неужели он хочет сесть?» — с удивлением подумал Кэнири, невольно отступая. Ему казалось, что машина летит прямо на него. Он не очень хорошо разбирался в авиационных делах, однако понимал, что посадить самолет на такую льдину невозможно. Правда, буря, к счастью, не разыгралась, море уже поуспокоилось немного, но льдину еще порядочно качает. Да и не таких она размеров, чтобы служить аэродромом! И торосистая вдобавок!
Однако машина стремительно приближается! Слышен уже не монотонный, ровный гул, а рев, нарастающий с каждой долей секунды. Не выдержав, Кэнири падает и прикрывает голову руками. Падая, он видит какой-то предмет, отделившийся от машины.
Рев отдаляется так же быстро, как приближался. Кэнири поднимает голову и видит аккуратно упакованный тюк, застрявший между двумя торосами. Он не успевает еще распаковать тюк, как видит, что самолет, сделав круг, снова направляется к льдине.
Теперь Кэнири не падает. Он только приседает и то — лишь тогда, когда машина, кажется, вот-вот заденет его крылом. Он хорошо видит летчика и, счастливо смеясь, машет летчику правой рукой, не отнимая левой от тюка.
Снова от самолета отделяется какой-то предмет. Это второй тюк. Но он сброшен не так удачно, как первый. Ударившись о льдину и несколько раз подпрыгнув, он скатывается в воду.
Кэнири, торопясь, принимается отматывать от тороса бечеву, которой привязан флаг, — иначе как закидушкой тюк не достать. Узлы затянуты на совесть, они не сразу поддаются.
А самолет все кружит и кружит над льдиной.
Только тогда, когда Кэнири отмотал бечеву, поймал тюк и вытащил его на лед, самолет поднимается выше.
Перед тем, как улететь, он трижды качнул крыльями. Кэнири понял, что летчик приветствует его. «Наверно, у летчиков так полагается», — подумал он. И, чтобы быть вежливым, он вытянул в стороны руки, нагнулся и трижды качнул руками — точно так, как самолет крыльями.
В тюках были упакованы самые различные вещи, о каких может только мечтать человек, унесенный на льдине в море. Здесь были и продукты, и теплая одежда, и аптечка, и палатка, и даже электрический фонарик с двумя запасными батарейками. Кэнири рассматривал каждую вещицу, и каждая вызывала в нем такую радость, так нравилась ему, что он только присвистывал от восхищения.
Скоро в палатке деловито шумел примус, а сам Кэнири лежал на спальном мешке, ожидая пока закипит чайник и покуривая трубочку. Есть ему уже не хотелось: рассматривая содержимое тюков, он съел пачку печенья и две плитки шоколада.
Из всех вещей, обнаруженных в тюках, одна особенно сильно занимала его — главным образом потому, что он никак не мог понять ее назначения. Это была всего навсего какая-то очень короткая палка из неизвестного Кэнири, прочного, но очень легкого материала. Судя по звуку, была она не сплошной, а представляла собой нечто вроде трубки, но открыть эту трубку Кэнири не мог, сколько ни старался.
Всласть попив горячего чаю и еще раз повертев в руках непонятную трубку, Кэнири залез в спальный мешок и сразу заснул. На этот раз, впервые за все время, он проспал несколько часов подряд.
Проснувшись, он вышел из палатки и обвел глазами небо, море, горизонт. Море было спокойным, на небе — ни облачка. Солнце стояло высоко. Небольшая светло-серая птичка прыгала по льдине, поклевывая крошки печенья. Заметив Кэнири, она взлетела и села на воду неподалеку от льдины.
Кэнири долго слонялся по льдине, выискивая трещины и ямки, обследовал ее края и остался доволен: льдина еще продержится! Наслаждаясь счастливым ожиданием и тем, что его помнят на большой земле, Кэнири не знал, как убить время: заходил в палатку и выходил из нее; рассматривал красочные этикетки на всех консервных коробках; менял батарейки в электрическом фонарике; щедро смазал себе йодом все ссадины и царапины и даже забинтовал левую руку — не потому, что царапин на ней было больше, чем на другой, а потому, что на левой руке бинт почти не мешал. Еще раз оглядел небо, прислушался. Нет, все тихо…
Может быть, поиграть в шахматы? Для этого в конце концов не так уж обязательно иметь партнера. Он расставит фигуры так, как они стояли в его последней партии с Айгынто, перед тем, как Кэнири проиграл ладью. Фигур потребуется немного, почти все уже были сняты с доски. Расставит и попробует сыграть по-другому — так, как советовал потом сам Айгынто.
Из квадратиков печенья, Кэнири составил на снегу шахматную доску. Получилась вполне приличная доска из белых и желтых квадратиков. Потом зашел в палатку и из картонной упаковки примуса вырезал ножом несколько фигурок. А когда снова вышел, — увидел целую стайку светлосерых птичек, растаскавших и энергично клюющих его шахматную доску.
Настроение у Кэнири было такое хорошее, что он даже не рассердился на них. Наоборот, он решил, что его малышам очень понравится рассказ об этой истории, — о том, как его «обыграли в шахматы» какие-то морские птички.
На солнце было теплее, чем в палатке. Кэнири скинул на лед куртку, и из кармана выпала палочка, секрет которой все еще не был разгадан. Кэнири поднял ее, и на этот раз секрет открылся почти сам собой: палочка оказалась трубкой, в которую была вложена записка. Видимо, при падении стала на место резьба головки и теперь головку трубки удалось отвинтить без труда.
С волнением развернул Кэнири записку. Торопливым, но разборчивым почерком было написано:
«Тов. Кэнири!
Бакшеев».
Вот оно что! Значит, это — письмо от летчика! А трубка — это у них для таких случаев вместо конверта. Понятно. Наверно, он бросил ее одновременно с первым тюком, когда Кэнири лежал, прикрыв руками голову.
«В тюках — все, что вам необход.»… О, да, здесь все, что необходимо! Здесь гораздо, гораздо больше, чем необходимо! «Если погода будет не хуже этой»… А ведь погода утром была еще неважная, совсем неважная. Но Бакшеев не побоялся, полетел.
Все яснее представляет себе Кэнири, как много народу заботится сейчас о его спасении. Он снова думает о том, как Тэюнэ прибежала с тревожной вестью к Вамче, но теперь эта сцена представляется ему совсем не так, как в первый раз. Вамче, наверно, растревожился, сразу дал радиограмму куда надо, оттуда выслали самолет. А пока что колхозники подтаскивали, наверно, по припаю вельбот, чтобы в любой момент спустить его на воду. Теперь Бакшеев уже указал им направление, и они, наверно, плывут, торопясь снять Кэнири с льдины.
Сколько людей беспокоится о нем! Радист, начальник аэродрома, летчик — совсем незнакомые люди. И не только они. Наверно, и в Анадыре знают, по всему побережью, может быть, велено следить за морем, искать.
Кэнири становится неловко. Что он — герой какой-нибудь, важный человек? Обыкновенный чукотский колхозник, охотник. А правду сказать — так себе колхозник, из отстающих. И в беду попал по собственной вине: заснул на краю припая, не заметил, как льдину оторвало.
