человеке. Исаак Христофорович мог бы жить спокойно, получать приличное жалованье. Но он хочет, чтобы и другим жилось лучше. Вот и борется за это.
Григорий слушал Степана, и перед ним открывался новый, неведомый мир — мир борьбы, необыкновенных людей, надежды.
— Что так торопишься? — улыбнулся Степан. Григорий замедлил шаг:
— А он знает, что ты придешь со мной?
— Конечно… Лалаянц сам просил привести тебя.
— А разве он знает меня?
— Знает… — многозначительно ответил Степан.
Дверь им открыла жена Лалаянца — Параскева Ивановна. Она была в темной кофточке со светлой вставкой на груди и, наверно, поэтому чем-то была похожа на какую-то птицу. Навстречу молодым гостям вышел моложавый мужчина в бархатной блузе. Особенно поразило Григория пенсне: оно казалось живым и напоминало мотылька с прозрачными крылышками, который выбрал себе удобное место и ухватился золотыми лапками за чуть горбатую переносицу.
— Слышал про вас от Непийводы, и не только от него, много хорошего. Рад нашему знакомству, — пожимая руку Григория, едва заметно заикаясь, сказал Лалаянц.
Петровскому сразу же захотелось попросить Исаака Христофоровича называть его на «ты», но у него не хватило смелости.
Тем временем в гостиной на круглом столе, покрытом белой накрахмаленной скатертью, забормотал блестящий самовар, а около него выстроилась пестрая фарфоровая свита.
Параскева Ивановна пригласила друзей к столу.
Хозяин обнял хлопцев за плечи и направился в гостиную.
— Сейчас мы проверим, как наш новый друг знает географию, — шутливо заявил Лалаянц, усаживая Григория рядом с собой. — Ответьте, пожалуйста, какие страны можно считать родиной многолетнего растения, которое мы используем для заварки.
— Я до чая не дошел, — усмехнулся Григорий. — Вытурили из третьего класса.
— Набедокурил, вероятно?
— Мама набедокурила: пяти рублей не смогла заплатить за мое обучение.
— Значит, полностью прошел три класса и четвертый коридор. Ну и шут с ними! Еще есть и самообразование. Читать любишь? — незаметно перешел на «ты» Лалаянц.
— Очень! Только все какая-то ерунда попадается. А хочется, чтобы книга голове работу давала, чтобы в ней можно было верить каждому слову.
— Похвально. Постараюсь тебе помочь. — Снял пенсне, потер порозовевшую переносицу и чуть тише сказал: — Друзья обещают нам прислать нелегальную литературу. Надо подумать, где ее спрятать и как распространять…
— У меня! — воскликнул Григорий.
— Это мы решим позднее. А впрочем, если к тебе придут с большой корзиной, все прими и надежно спрячь.
Чай пили с удовольствием, дружно похваливая вишневое варенье. Но хозяйка предлагала еще и еще. Женщины по-разному угощают гостей. Одна придаст своему лицу такое страдальческое выражение, будто у нее разболелось сердце из-за того, что гости не едят или не пьют, другая просит «откушать» столь слащавым голосом, что пропадает всякий аппетит. Параскева Ивановна держала себя просто и радушно.
— Знаете, как я завариваю чай? — спросила она. — Не знаете! Сейчас открою свой секрет. В пропаренный и высушенный чайничек всыпаю чайную ложечку с верхом заварки. Плотно закрываю крышку и ставлю на самовар. После такой сушилки наливаю в чайник через носик чашку кипятка. Запомните, через носик! От такой несложной процедуры напиток становится особенно приятным на вкус: прозрачным, духовитым, немного терпким, с той приятной горчинкой, которую не всегда ощущаешь, если чай заварить иначе. Вы разве не почувствовали?
— Это немедленно нужно проверить! Не так ли? — спросил Исаак Христофорович и протянул жене свою чашку.
— Обязательно! — в один голос отозвались Степан и Григорий.
— Такого чая можно выпить целый самовар! — заявил Степан.
— Кстати, самовар помогает не только заваривать чай. — Лалаянц достал из кармана письмо, развернул его и протянул Григорию: — Посмотри хорошенько, что там написано между строк?
Григорий долго крутил листок и так и сяк, всматриваясь в текст.
Плохо смотришь, — улыбнулся Лалаянц. — Давай я погляжу.
Взял письмо, подержал его над паром полураскрытого самовара, и, будто по мановению волшебной палочки, на бумаге выступили буквы.
— «Все идет хорошо, — читал Лалаянц. — Сашку не поймали. Листовки розданы, зачитаны до дыр. Передай Горошко, чтобы приезжал. Явка без изменения».
Григорий был потрясен.
— Тут ничего хитрого нет. Между строк написано щавелевой кислотой. Если бы тебя не вытурили из третьего класса, то в старших ты узнал бы, что ее прозрачные кристаллы легко растворяются в горячей воде. А добывается кислота сплавкой древесного угля с едким калием или натрием. С ее помощью отбеливают кожу, солому, очищают металл, выводят пятна. Ну, а мы приспособили ее для своих нужд, и она нам неплохо служит… Пожалуй, вам надо уходить, — помолчав, произнес Лалаянц. — Очень жаль, что требования конспирации не позволяют встречаться чаще. Ко мне по собственной инициативе не приходите, если понадобитесь — разыщу… Передам книги для чтения.
Петровский, впервые в жизни встретившийся с таким Удивительным человеком, неохотно покидал гостеприимный дом. За дверью он поднял и спрятал в карман круглый, отшлифованный днепровской водой камушек.
— Зачем он тебе? — спросил Степан.
— На память о том, как меня обтачивали необыкновенные люди. — А затем остановил свой взгляд на Степане и повторил фразу, только что услышанную от Лалаянца: — «Ты научишься мыслить, если будешь не только читать, но и вдумчиво смотреть по сторонам и слушать рассказы бывалых людей».
А про себя подумал: вот откуда знает Степан об иной драке…
Григорий в семье Непийводы стал своим человеком. Он частенько захаживал туда, и мать Степана, Катерина Семеновна, полюбила его как родного сына. Она была довольна, что Степан дружит с Григорием, что они интересуются книжками, а не пьют и не дебоширят, как другие парни. Очень нравилось ей, как Григорий читал Кобзаря, особенно строки про Катерину и про одинокий тополь… Слушала Семеновна, и глаза ее наполнялись слезами… До чего душевно написано! И отцу Степана, Ивану Макаровичу, Григорий пришелся по душе, хотя и не во всем: зачем Григорий тянет его сына к «крамольникам»? Ему и невдомек, что к революционным делам приохотил Григория сам Степан. О «крамольниках» у него свое мнение. Все вместе они казались ему опасными, а по отдельности каждый был неплохим парнем. Взять хотя бы Григория — ничего дурного о нем не скажешь: отличный токарь, смекалистый, работящий, не пьет, книги читает… А ежели глянуть с другой стороны, то и не совсем оно так… Многие порядки ему не по нраву, многое осуждает, даже про царя-батюшку нет-нет да и скажет нелестное слово. Правда, к царям у Непийводы тоже довольно своеобразное отношение. Покойных самодержцев он судит как простых смертных, иной раз и соленым словом помянет их… А о «ныне здравствующем» говорит почтительно, как о помазаннике божьем. «„Всякая власть от бога“ — так в священном писании сказано», — часто повторяет он.
Иван Макарович торопится на работу. Идет вместе со Степаном, молчит — нечего языком трепать на таком морозе, да еще в последний день недели. Любит субботу. Суббота всегда предвещает скорый отдых. Ведь за неделю так наломаешься, что все тело ноет. А нынче к тому же совсем особенный день — сорок лет назад в глухом полтавском селе появился на свет он, Иван Непийвода. Ему и невдомек, что в свои годы он выглядит почти стариком.
На дворе еще темно. Лишь белеет снег да мигают в окнах хибар каганцы. Внизу, над скованным
