Гомес встал, застегивая пиджак. Он направился к актрисе, и Матье увидел, как он склонился над ней. Она от-бросила назад голову и, смеясь, посмотрела на него, затем они отошли чуть в сторону и начали танцевать. Филипп тоже танцевал; от его партнерши совсем не пахло негритянкой, она, должно быть, была с Мартиники. Филипп думал: «Мартиниканка», а на язык пришло слово «Малабарка»[51]. Он прошептал:
— Моя прекрасная малабарка. Она ответила:
— Вы прекрасно танцуете.
В ее голосе слышалась музыка флейты, это было по-своему приятно.
— А вы прекрасно говорите по-французски, — сказал он.
Она возмущенно посмотрела на него:
— Я родилась во Франции!
— Это ничего не значит, — сказал он. — Вы все равно хорошо говорите по-французски.
Он подумал: «Я пьян» и засмеялся. Она беззлобно сказала ему:
— Вы совсем пьяны.
— Ага, — согласился он.
Он больше не чувствовал усталости; он был готов танцевать до утра; но он решил переспать с негритянкой, это было важнее. То, что было особенно отрадно в опьянении, так это власть над предметами, которую оно давало. Не было необходимости трогать их: просто взгляд — и ты ими владеешь; он владел этим лбом, этими черными волосами; он ласкал свои глаза этим гладким лицом. Дальше все становилось туманным; был толстый господин — он пил шампанское, а потом люди, которые сгрудились все разом и которых он едва различал. Танец закончился; они направились к столику.
— Вы хорошо танцуете, — сказала она. — У такого красавчика, как вы, наверняка было много женщин.
— Я девственник, — ответил Филипп.
— Врунишка! Он поднял руку:
— Клянусь вам, я девственник. Клянусь жизнью матери.
— Да? — разочарованно протянула она. — Значит, женщины вас не интересуют?
— Не знаю, — ответил он. — Посмотрим.
Он посмотрел на нее, он владел ею глазами, потом скорчил рожу и сказал:
— Я рассчитываю на тебя.
Она выдохнула ему в лицо дым от сигареты:
— Что ж, увидишь, на что я способна.
Он взял ее за волосы и притянул к себе; вблизи она, все же слегка пахла салом. Он легко поцеловал ее в губы. Она сказала:
— Девственник. Кажется, у меня крупный выигрыш!
— Выигрыш? — удивился он. — Бывает только проигрыш.
Он ее совсем не желал. Но он был доволен, потому что она была красива и не смущала его. Ему стало легко-легко, и он подумал: «Я умею говорить с женщинами». Он отпустил ее, она выпрямилась; чемоданчик Филиппа упал на пол.
— Осторожно! — сказал он. — Ты что, пьяна? Она подняла чемоданчик:
— Что там?
— Тш! Не трогай: это дипломатический чемоданчик.
— Я хочу знать, что там, — ребячливо настаивала она. — Дорогой, скажи, что там?
Он хотел вырвать у нее чемоданчик, но она его уже открыла. Она увидела пижаму и зубную щетку.
— Книжка! — удивилась она, открывая томик Рембо. — Что это?
— Это, — сказал он, — написал один человек, который уехал.
— Куда?
— Какая тебе разница? Уехал, и все.
Он взял книгу у нее из рук и положил ее в чемоданчик.
— Это поэт, — насмешливо пояснил он. — Так тебе понятней?
— Да, — ответила она. — Так нужно было сразу и сказать. Он закрыл чемоданчик, он подумал: «А я не уехал», и опьянение его разом прошло. «Почему? Почему я не уехал?» Теперь он очень хорошо различал толстого господина напротив: он был не такой уж толстый, и у него были внушающие робость глаза. Человеческие грозди сами по себе расклеились; тут были женщины, черные и белые; были и мужчины. Ему показалось, что на него все смотрят. «Зачем я здесь? Как я сюда попал? Почему я не уехал?» В его памяти был провал: он подбросил монету, взял такси, и вот теперь он сидит за столиком перед бокалом шампанского с негритянкой, попахивающей рыбьим клеем. Он рассматривал самого себя, как он подбрасывал монету, он пытался себя разгадать, он думал: «Я кто-то другой», он думал: «Я себя не знаю». Потом повернулся к негритянке. — Почему ты на меня смотришь? — спросила она.
— Просто так.
— Я, по-твоему, красивая?
— Да вроде ничего.
Она кашлянула, ее глаза сверкнули. Она приподняла зад и привстала, опираясь руками о стол.
— Если я, по-твоему, безобразная, я могу и уйти: мы не женаты.
Он порылся в кармане и вынул три смятых купюры по тысяче франков.
— На, возьми, — сказал он, — и оставайся.
Она взяла деньги, развернула их, разгладила и, смеясь, села.
— Противный мальчишка, — сказала она. — Противный-противный мальчишка.
Бездна стыда разверзлась прямо перед ним: ему оставалось только упасть в нее. Отхлестанный по щекам, побитый, изгнанный, даже не уехавший. Он склонился над пропастью, и у него закружилась голова. Стыд поджидал его на дне; ему только оставалось избрать для себя этот стыд. Он закрыл глаза, и вся усталость дня нависла на нем. Усталость, стыд, смерть. Избрать для себя стыд. «Почему я не уехал? Почему я не избрал для себя отъезд?» Он ощущал на плечах всю вселенную.
— Ты не больно-то разговорчив, — сказала она. Он коснулся пальцем ее подбородка.
— Как тебя зовут?
— Флосси.
— Но это же не малабарское имя.
— Я же тебе сказала, что родилась во Франции, — раздраженно сказала она.
— Я дал тебе три тысячи франков, Флосси. Ты хочешь, чтобы я с тобой еще и беседовал?
Она пожала плечами и отвернулась. Черная пропасть по-прежнему зияла, стыд ждал на самом дне. Он посмотрел на нее, склонился к ней, но внезапно все понял, и тревога сжала его сердце: «Это ловушка, если я в нее упаду, то стану сам себе противен. Навсегда». Он выпрямился и в бешенстве подумал: «Я не уехал, потому что был пьян!», и пропасть закрылась: он сделал выбор. «Я не уехал, потому что был пьян». Он прошел мимо стыда совсем рядом; он слишком испугался; но теперь он выбрал: никогда не стыдиться. Больше никогда.
— Представь себе, я должен был сесть на поезд. А вместо этого напился.
— Уедешь завтра, — добродушно сказала она. Он так и подскочил:
— Зачем ты мне это говоришь?
— А что такого? — удивилась она. — Когда опаздывают на поезд, садятся на следующий.
— Я вообще не поеду, — проговорил он, хмуря брови. — Я изменил решение. Знаешь, что такое знак?
— Знак? — переспросила она.
— Мир полон знаков. Все — знак. Нужно только уметь их разгадывать. Представь себе: человек должен был уехать, но напился и не уехал. Почему? Потому что так было нужно, Это знак: ему лучше остаться здесь.
Она покачала головой.
— Правда, — согласилась она. — То, что ты говоришь, правда.
Лучше здесь. Толпа на площади Бастилии, это там нужно выступить. На площади. Чтоб тебя
