Квеллен не был эстетом. Он был мелким чиновником, скромным государственным служащим с нормальными умственными способностями и наклонностями. Он видел мир таким, каким он ему представлялся в 2490 году, и находил его отвратительным. Квеллен был не способен отыскать красоту современности в страшном перенаселении, он ненавидел его. Принадлежи он к первому разряду служащих или хотя бы ко второму, он, возможно, был бы в состоянии лучше оценить современную эстетику, потому что ему бы не пришлось жить прямо посреди этих красот. Но Квеллен принадлежал к седьмому разряду. А служащему седьмого разряда мир представляется совершенно иначе, чем второго.
И все же, если учитывать все факторы, Квеллену было не так уж и плохо. У него были кое-какие блага. Правда незаконные, добытые взятками и обманом. Строго говоря, то, что совершил Квеллен, заслуживало всяческого осуждения, ибо то, чем он владел, ему положено не было. Не имея на это никакого права, он прикарманил себе укромный уголок планеты, будто он был членом Верховного Правления — то есть имел, скажем, разряд первый или второй. Поскольку на Квеллена не возлагалась ответственность члена Верховного Правления, то он и не заслуживал причитавшихся в этом случае привилегий.
Тем не менее он владел этими привилегиями. Это было несправедливо, преступно, аморально. Но каждый человек рано или поздно начинает потакать своему характеру. Как и любой другой, Квеллен начинал с высоких замыслов высоконравственного поведения. Как почти все остальные, он научился отказываться от них.
Дзинн-нь!
Это был предупредительный звонок. Он, Квеллен, кому-то там потребовался в несчастной перенаселенной Аппалачии. Квеллен оставил звонок без внимания. Он был настроен благодушно и не удосужился прекратить звон, просто ответив на вызов.
Дзинн-нь! Дзинн-нь! Дзинн-нь!
Звук не был настойчивым. Он просто докучал, тихий и мелодичный, звук обитого войлоком молоточка по бронзовому диску. Квеллен, не обращая на него внимания, продолжал спокойно раскачиваться в пневмокресле, наблюдая, как сонные крокодилы плещутся в мутной воде, омывавшей его крыльцо.
Дзинн-нь! Дзинн-нь!
Через какое-то время звон прекратился. Квеллен сидел, пребывая в состоянии сладостного покоя, вдыхая пряный аромат растущей вокруг зелени и слушая, как в воздухе жужжат насекомые.
Это непрерывное жужжание отвратительных насекомых, которыми кишел теплый застывший воздух, причиняло Квеллену известные неудобства. В какой-то мере они были для него символами жизни, которую он вел раньше, до того, как был переведен в седьмой разряд. Только тогда вместо жужжания насекомых его окружал гул людей, копашащихся в громадном улье города. Квеллен ненавидел его. В Аппалачии, разумеется, не было настоящих насекомых. Просто этот символический гул…
Он поднялся, подошел к ограждению и стал вглядываться в воду. Это был мужчина, совсем недавно достигший средних лет и чуть-чуть выше среднего роста, более худой, чем был когда-то, с буйной каштановой шевелюрой, широким лбом и добрыми, не то зелеными, не то голубыми глазами. У него были тонкие, плотно сжатые губы, что придавало бы ему решительный вид, не будь у него столь неразвитого подбородка.
От нечего делать он бросил в воду камень. “Возьми!” — крикнул он, глядя на то, как два крокодила бесшумно скользнули к потревоженному месту в надежде схватить жирный кусок полупережеванного мяиа. Но камень утонул, пустив наверх черные пузыри, и крокодилы разочарованно уплыли в сторону. Квеллен рассмеялся.
Хорошо жить здесь, в дебрях Тропической Африки. Насекомые, черная грязь, влажный воздух. Даже страх разоблачения только поддерживал эту уверенность.
Квеллен стал составлять в уме перечень своих благ. “Марек? — подумал он. — Марек. Здесь его нет. Так же, как и Колла, Спеннера, Брогга, Дссуарда. Никого из них! Но главное, что здесь нет Марека!”
Какое это блаженство иметь возможность бывать здесь и не слышать их зычных голосов, не вздрагивать всякий раз, когда они врываются в его кабинет! Разумеется, безответственно и аморально с его стороны так относиться к своему делу, он стал чем-то вроде современного Раскольникова, попирающего все законы. Квеллен признавал это. И все же он часто повторял себе, что жизненный путь — это тот путь, который дается совершить только один раз. И в конце уже не имеет значения то, что часть этого пути он прошел по первому разряду.
В этом понимании заключалась подлинная свобода.
И самое лучшее из всего — это быть подальше от Марека, столь ненавистного ему соседа по комнате. Не нужно беспокоиться о неубранной посуде, о разбросанных по всей комнате, которую он с ним делил, книгах, о его сухом гортанном голосе, когда он говорит по визиофону, а Квеллен в это время пытается сосредоточиться.
Нет, Марека здесь нет!
“И все же, — с печалью подумал Квеллен, — тот покой, к которому он стремится, устраивая свой новый дом, почему-то не материализовался. Так и все в этом мире — чувство удовлетворения исчезает куда-то, как только добиваешься желаемого”.
Многие годы он терпеливо ждал того дня, когда достигнет седьмого разряда и ему будет положено жить одному. Этот день настал, но он не почувствовал удовлетворения. И поэтому пришлось заиметь для себя кусочек Африки. А теперь даже здесь жизнь — синюшная цепь страхов и тревог.
Он бросил в воду еще один камень.
Дзинн-нь!
Глядя на концентрические круги, расходящиеся веером по темной поверхности реки, Квеллен осознал еще раз, что предупреждающий звон раздается на другом конце его дома.
Дзинн-нь! Дзинн-нь! Дзинн-нь!
Охватившее его беспокойство превратилось в дурное предчувствие. Он поднялся с кресла и спешно направился к визиофону.
Дзинн-нь!
Квеллен включил аппарат, но только звук, без изображения. Было совсем не просто устроить так, чтобы любой звонок в его дом там, в Аппалачии, за полмира отсюда, автоматически передавался сюда, в Африку.
— Квеллен! — произнес он, глядя на пустой серый экран.
— Говорит Колл, — раздался потрескивающий ответ. — Никак не могу дозвониться до вас. Почему вы не включите изображение, Квеллен?
— Не работает, — ответил Квеллен, надеясь, что ищейка Колл, его непосредственный начальник по Секретариату преступности, не почует фальшь в его голосе.
— Побыстрее приходите сюда, Квеллен. Спеннер и я имеем для вас нечто срочное. Вы слышите, Квеллен? Неотложное дело связанное с Верховным Правлением. Оно здорово на нас давит.
— Да, сэр. Что-нибудь еще, сэр?
— Нет. Подробности мы изложим вам, когда вы будете здесь. А быть здесь необходимо немедленно! — Колл решительно выключил визиофон.
Некоторое время Квеллен глядел на пустой экран. Душу его охватывал ужас. Неужели это вызов в ставку для обсуждения его в высшей степени незаконного, преступного, эгоистического поведения? Неужели он в конце концов разоблачен? Нет! Это невозможно. Они не могли обнаружить это. Он все предусмотрел.
Но его не покидала мысль о том, что они, должно быть, открыли его тайну. С чего бы это Коллу так срочно вызывать его, да еще таким приказным тоном? Несмотря на кондиционирование, которое нормализовало невыносимую жару Конго, Квеллена прошиб пот.
Его переведут назад, в восьмой разряд, если это обнаружится. Или, что еще более вероятно, отбросят еще ниже, куда-нибудь в двенадцатый или даже в тринадцатый разряд. А это уже будет означать, что придется расстаться с надеждой на продвижение. Он будет обречен на то, что остаток жизни придется провести в каморке с двумя или тремя чужими людьми, с самыми надоедливыми и неприятными субъектами, которых только сумеет отыскать для него компьютер.
Квеллен стал успокаивать себя. Возможно, для его тревоги нет причин. Колл сказал, что дело
