так нельзя говорить про людей!
– Ну хорошо… таджик. Он там вроде старший среди всех этих держателей кафе и мотелей, так?
– Да, это верно. Его все остальные «кулябские» слушаются.
– Кулябские?
– Выходцы из города Куляб и области…
– А где это?
– На юге Таджикистана, недалеко от афганской границы. Древний… очень красивый город. Самый древний в республике, не то что Душанбе, которому всего-то восемь десятков лет. Я, кстати, не люблю Душанбе…
– Постой, постой! А ты что… бывала там?
– Хм… Я, Дима, родом из Таджикистана. И именно – из города Куляб.
Краснов присел на постели, но продолжать держать ее за руку.
– Ах вон оно что… – задумчиво сказал оно. – Так ты и язык их знаешь? То-то ты разговаривала во сне на каком-то нерусском языке…
– А подслушивать и подглядывать – нехорошо! – Она уселась рядышком; обняла Краснова за шею, прижавшись грудью к его спине. – Ну да… я – полукровка! Отец у меня таджик. Вернее, он п е р с… хотя вряд ли ты понимаешь разницу!
– А кем он был… по жизни?
– Инженером-строителем. Он работал на сооружении Сангтудинской ГЭС… она строится на реке Вакш километрах в двухстах на юг от Душанбе. А учился он в Иваново, в строительном институте, который тогда – в восемьдесят первым, когда он поступил, только-только открылся.
– Как зовут отца?
– У папы два имени… главных имени – Абдула Ферад. Первое… общеупотребительное, второе для близких и друзей. Ферад на дари – «проницательный», «рассудительный». Он именно таким и был, – ее голос стал немного грустным. – Он погиб два года назад.
Краснов погладил ее руку.
– Сочувствую. Извини, не хотел бередить твои воспоминания…
– Да ничего. Я уже не плачу, когда вспоминаю о родных…
– А мама… кто она?
– Училась с папой в одном вузе. Зовут… звали – Светлана. Иваново, как ты знаешь, называют «городом невест»…
– Слышал песню с такими словами, – Краснов улыбнулся в темноте. – Там твои родители и поженились?
– В восемьдесят пятом они зарегистрировали брак. И в том же году уехали в Куляб. Там я и родилась – спустя два с лишним года. А еще через год с небольшим началась заваруха… Папу выкрала какая-то банда… он тогда уже начал строительным бизнесом заниматься. Держали его в заложниках около полугода и выпустили лишь после того, как папины братья выплатили за его освобождение около полумиллиона долларов…
– Похоже, что твоя семья не из бедных.
– По тем временам – для нашей республики – это просто огромная сумма!
– А что потом было?
– Папу положили в больницу – он был сильно истощен. Мама фактически поселилась с ним в одной палате: она и уколы делала и еду готовила. Там ведь, в южных приграничных районах началась полная разруха… даже врачей почти что не осталось! Ну а русские… кто успел… побросали все, снялись и… кто при помощи военных, кто какими-то своими путями – бежали в Россию!
– А вы почему не уехали?
– Не получилось как-то сразу уехать. Мама осталась: договорились, что как только папа выздоровеет, мы, наша семья, уедем В Россию. На время, чтобы переждать эту вспышку насилия… а в Кулябе, Дима, шла настоящая гражданская война! Вот ты даже не представляешь себе, что это такое – оказаться в самой гуще этой жестокой, кровавой, бессмысленной бойни!..
– Почему же? – пробормотал под нос Краснов. – Кое-что и мне довелось повидать… Извини, я тебя перебил.
– Учитывая ситуацию, меня отдали под присмотр в семью одного из братьев папы. Зовут его – Парвиз. Всего у папы двое братьев и три сестры. Сестры замужем, они остались в Таджикистане, а братья – в разное, правда, время – перебрались в Россию…
– А мама?
– Она погибла. Какая-то банда ворвалась в горбольницу. Отца не тронули, а мать и единственного русского врача – расстреляли во дворе…
Какое-то время они молчали. Краснову зверски хотелось курить, но дымить на сеновале категорически недопустимо. Еще хотелось ругаться последними словами, материться, но он сдерживал себя. Но более всего ему хотелось отмотать кусок жизни обратно, сделать купюру, некое изъятие. И в своей собственной жизни – чтобы не было этой проклятой ночной поездки в Выселки. И в жизни «смуглянки», которая открылась перед ним – чтобы в ее прошлом не было всех тех трагических событий, которые ей довелось пережить.
Но он не в силах что-либо поменять в их прошлом. Единственное, что он мог позволить себе, это скупую мужскую ласку – любые слова, произнеси он их сейчас, были бы здесь лишними.
– Ну а в Москву… в область, если быть точной, я попала не сразу, а спустя несколько лет после той трагедии, когда погибла мама. Отец, когда выздоровел и пришел в себя, вернулся в бизнес и несколько лет его фирма была одним из подрядчиков на строительстве ГЭС. Потом начались проблемы с некоторыми госчиновниками, было принято решение уезжать. Папа и его брат Парвиз с семьей – и я с ними, естественно – сначала перебрались в Астрахань. Это было в двухтысячном. А еще через год переехали в центр, в Подмосковье… Ладно, все, все! Хватит! – Она, обхватив его за шею, заставила опуститься на «ложе». – Не хочу тебя больше грузить! Сам виноват… не надо было меня втягивать в эти разговоры!..
Краснов хотел что-то возразить, но Дарья приникла к нему всем телом, прижалась губами к его губам, заставив забыть его на время обо всем, что могло бы помешать тому, что еще должно произойти между ними. Его плоть немедленно отреагировала: «смуглянка» оседлала его, впустила в себя всего его, вобрала своим жарким лоном… Они слились воедино, будучи плоть от плоти и этой земли, и хмельной июльской ночи, среди запахов сена и луговых цветов; эти двое молодых людей, такие разные, со столь непохожими судьбами, на время превратились в единое целое, даря себя друг другу без остатка…
К Татаринцеву этой ночью сон не шел. Он временами проваливался в короткую и беспокойную дрему, но что-то тревожило его, что-то не позволяло ему крепко уснуть. Он старался поменьше ворочаться, чтобы не побеспокоить Тимофеевну. Понятно, что мысли его крутились вокруг племянника и этой девушки, которую тот привез на хутор. Федор Николаевич вспомнил, что когда он ездил в город, к сестре, к нему вдруг – когда он уже собирался уезжать – подошел Коля-Николаша. И в своей обычной манере, притоптывая, глотая слова, стал выкрикивать какие-то глупости… Что-то вроде того, что приезжали «чужие»… Еще про какой-то «джип-тойота»… Про то, что он прогнал какого-то «нехорошего человека», которого зовут – если он правильно разобрал имя – Тахир…
Татаринцев попытался было расспросить этого слабого на голову родственника, которого взяла к себе из милости сестра, но Галя махнула рукой.
– Ну что ты его слушаешь?! Он тебе с три короба наговорит… нашел кого слушать!
«Правильно сделали, что машину убрали с хутора, – подумал Татаринцев в очередной раз. – Так-то оно будет надежней… Утром надо будет прозвонить еще раз Лене! Может, Пашка уже вернулся из командировки? Майор госбезопасности, да еще и служит в таком месте, что и не всякому об этом положено знать! Вот он-то именно тот человек, у которого и совета можно спросить и который не откажется помочь Димке, пусть они пока что знакомы лишь заочно… Дочь сказала, что Пашу «сдернули» в понедельник. У них, наверное, какие-то учения… Но кто ж скажет правду, может зятя и на Кавказ отправили, там сейчас что ни день, то разборки, перестрелки, убийства… ох-хо-хо…»
Около четырех утра – край неба уже слегка просветлел – подала голос Машка. Татаринцев выждал с полминуты… собака не то, что не собиралась успокаиваться, но зашлась в злобное лае еще пуще
